Начало: Тексты, справочники и документы	Первая страница Святоотеческое наследие Разные тексты Свт. Филарет (Дроздов) OrthodoxyLib Православный интернет Евангельский синопсис Духовные стороны Добротолюбие избранное Пролог в поучениях День за днем Церковный календарь

Многие, придя в монастырь или вообще интересуясь духовной, монашеской жизнью, почему-то предполагают, что самое главное в ней - это уединение, о котором они, впрочем, имеют самое общее, "ходячее", представление. Отчасти они его вынесли из книг о древних подвижниках благочестия - отшельниках и безмолвниках, отчасти - из тех взглядов, которые бытуют среди мирян, совершенно неопытных и не знакомых с действительной монашеской жизнью. Поэтому те, кто приходит в обитель, бывают удивлены и разочарованы, им иногда даже приходится терпеть скорби, когда того уединения, которого они желали, которое, как они думали, является сущностью монашеской жизни, они здесь не находят. Уединение представляется им порой каким-то "священным" (иронически говоря) бездельем, бездеятельностью. Вот, мол, буду сидеть в келье, чуть ли не в лесу, и молиться - и от этой молитвы душа будет очищаться и освящаться. Есть даже такая русская пословица (что говорит о том, что в народе выработалось правильное, здравое и трезвое, представление на этот счет, он усвоил себе эту мудрость и пронес ее через века): "Радуется бес, что уходит инок в лес". То есть простой русский народ понимал, что на самом деле преждевременное и неправильное уединение - это именно искушение. И вот, не имея в монастыре такого уединения, пребывая все время как будто бы в суете, сестры или братия, подвизающиеся в монастырях, унывают; они думают, что только одно уединение может их спасти и без него они не в состоянии преуспеть в молитве, что уединение, одиночество - это самое главное, может быть, единственно важное условие для преуспеяния в молитве. На самом деле эти простые понятия: "уединение" и "безмолвие" - включают в себя целое море деятельности, необъятное море внутренней жизни, где есть своя очень сложная, образно говоря, география, и тот, кто эту географию внутренней жизни не знает, тот обязательно потерпит кораблекрушение. Представьте себе начинающих моряков: им нельзя пускаться в дальнее плавание, потому что у них нет опыта вождения судов, у них нет знаний по географии и вообще нет навыков, которые необходимы для мореплавателей, чтобы совершать длительное путешествие, которое иногда может продолжаться несколько месяцев. И для того чтобы обучить моряков науке судоходства, их пускают сначала в небольшие плавания, а до этого, еще в судоходных училищах, их учат плавать в шлюпках на веслах - всего каких-нибудь несколько километров, да и то под руководством более опытных наставников. И если жизнь моряка, плавающего даже на самых современных в техническом отношении судах, исполнена многих опасностей, то жизнь духовная, при всей разработанности аскетической науки, еще гораздо более опасна, потому что, во-первых, гибель здесь грозит вечная, а во-вторых, если моряк борется с неразумной стихией - с морем, ветром и другими явлениями природы, то монах борется с врагом, который действует против него сознательно, - так сказать, со злой стихией демонического мира. Потому и борьба здесь гораздо более страшная, серьезная, требующая большего мастерства. Находясь в монастыре и пребывая на послушании, имея мало времени и для молитвы, и для чтения, мы должны понимать, что, хотя, с одной стороны, мы при этом будто бы что-то теряем, но, с другой стороны, нечто находим, потому что как раз вот это общение друг с другом и дает нам ту опытность, которую мы можем впоследствии использовать именно во время уединения. Я говорю не о каком-то особом уединении, безмолвии или отшельничестве, к которому, наверное, способны немногие люди, а о том безмолвии, которое все мы имеем, например, во время келейного правила, пусть это будет два-три часа в день. Борьба со страстями (выявление их во время нашего общения друг с другом и сопротивление им) как раз и пригодится нам в то время, когда мы не будем иметь такого повода к их обнаружению, находясь в уединении, и когда эти страсти начнут действовать более лукаво и более тонко. Казалось бы, это две противоположные вещи - общение с людьми и уединение, а сколь тесно они связаны между собой: приобретя опыт борьбы со страстями в монастыре, в общении друг с другом, - во время уединения мы уже сможем этот опыт использовать. Преподобный Серафим Саровский, который знал общежительную жизнь, но сам уже был безмолвником, говорил, что в монастырях монахи борются с демонами, как с голубями, а в пустыне - как со львами. Он испытал это на себе. То есть в монастыре демоны нападают на человека подобно голубям, и их можно легко отогнать, хотя они бывают очень докучливыми, а когда монах уходит в пустыню, те же самые страсти начинают действовать против него как львы - мощно, свирепо и страшно. И потому, не обучившись распознавать страсти и сопротивляться им в общении с людьми, тем паче трудно сопротивляться этим страстям в уединении, будь это келейное правило или какая-то иная возможность для молитвы.

Часто бывает еще и так: мечтая об уединении, о полном безмолвии, мы пренебрегаем той реальной возможностью, которая нам предоставляется обстоятельствами; хотим всегда быть наедине, всегда молиться, а те два-три часа, и вообще то немногое свободное время, которое у нас бывает в монастыре, проводим в праздности, иногда в пустословии или в какой-то бессмысленной суете, в нелепых заботах, и таким образом обнаруживается, что на самом-то деле мы никакого уединения и не желаем, а лишь оправдываем этим свое нерадение, свое бездействие. Многие люди, в особенности привыкшие к современной праздной жизни, вообще подразумевают под уединением как раз не то безмолвие, к которому стремились, которого достигали святые отцы, а именно праздность, когда человек полностью располагает своим временем и может делать все что угодно. Если мы вспомним свою жизнь в миру, то увидим, что большую ее часть мы проводили праздно, не дорожа своим временем. Да, мы могли помолиться, может быть, немножко больше, чем сейчас, но спросим себя: внимательно ли мы молились, умели ли мы молиться и на что тратили остальное время? Ну, поговорили часика два-три, прогулялись по улице, наряды пересмотрели час-два, а потом помолились тоже часа два - а остальное время как мы провели? Или возьмем чтение книг. Да, святых отцов мы, возможно, читали больше, но, во-первых, может быть совершенно не понимали того, о чем читали, а во-вторых, это было скорее развлечение, чем чтение, приносящее конкретную пользу, то есть мы читали просто из любопытства, из любознательности, а отнюдь не с целью применять это к своей внутренней, христианской жизни. Когда мы были людьми нецерковными, то с таким же успехом читали какую-нибудь художественную литературу, смотрели телевизор, ходили в кино. Потом, когда мы обратились к вере, стали чадами Православной Церкви, мы начали понимать: такое чтение и такие увеселения недопустимы, и заменили их другим развлечением - чтением святых отцов, но это для нас было именно развлечением, это для нас не было тем занятием, в котором мы видели бы жизненную необходимость. Ведь и Священное Писание тоже можно по-разному читать: можно, по крайней мере Ветхий Завет, читать из чувства долга, можно читать из любопытства (скажем, первый раз мы можем читать именно из любопытства, нам это интересно), а можно читать Священное Писание с той целью, чтобы его исполнять, относиться, так сказать, по-деловому и к Священному Писанию, и к творениям святых отцов. Вот именно такого отношения к чтению подавляющее большинство людей, находящихся в миру и располагающих временем для чтения, и не имеет. И потому наша тоска по уединению - и даже не по уединению, а по свободному времени, для того чтобы праздно его проводить, для того чтобы принадлежать самим себе и себя утешать, а не бороться с собой, - не имеет никакого отношения к тому чувству, которое влекло истинных подвижников благочестия, искавших уединения, в затворы, в пустыню и так далее.

Святые отцы говорят, что для уединения подвижнику необходимо обладать одним из двух качеств: бесстрастием или смирением. Иногда и страстный человек может уединиться, но для этого он должен приобрести смирение, самую главную добродетель, которая сделает его непобедимым, и уже тогда идти на уединение и бороться со страстями. Либо может взять на себя такой подвиг человек, уже очищенный от страстей, для духовного совершенства. Если же мы этих качеств не имеем, то наши мечты об уединении - это просто дьявольское наваждение, по сути - мечты о самоубийстве. Даже если человек не делает никаких попыток, чтобы, скажем, уйти в пустыню, в лес и так далее, потому что это было бы совсем безумием, но просто постоянно мечтает о том, чтобы получить свободное время для духовного, как ему кажется, занятия, а на самом деле для праздности, то уже одно это его расслабляет, оправдывает его бездеятельность в общежитии и делает безуспешным в настоящий момент. Вместо того чтобы использовать все то время, все те возможности, которые предоставлены ему именно теперь Промыслом Божиим, он ими пренебрегает, считает, что у него нет условий для того, чтобы исполнить святоотеческие заповеди, и потому пребывает в праздности. Он может работать, допустим добросовестно исполнять свое послушание, никак не показывая внешне свое внутреннее недовольство (хотя на самом деле так или иначе оно все равно обнаруживается: в ропоте, в унынии, а иногда, может, в раздражительности), но внутренне он пребывает в бездействии. Он лишает себя возможности совершенствоваться, потому что постоянная мысль об уединении, которое, как ему кажется, является единственным условием для спасения, расслабляет его настолько, что он все делает нерадиво, как говорится, спустя рукава. Таким образом, он пребывает в общежитии безуспешным, пренебрегает тем уединением, которое предоставляется ему уставом, предоставляется ему монастырской жизнью, постоянно ропщет, унывает и ищет того, что на самом деле невозможно.

Итак, не только уединение для неопытного новоначального погибельно, но и сама мечта, преждевременная мечта об уединении, очень вредоносна, и ее нужно отсечь и вообще об этом никогда не думать, а дорожить тем временем, которое предоставляется нам монастырским уставом для совершения уединенных подвигов, будь то келейное правило, чтение и так далее. Кроме того, возможно и внутреннее уединение, о котором говорит святитель Игнатий. Если мы научимся молчать, если мы научимся быть безучастными, в хорошем смысле этого слова, то есть не вмешиваться не в свое дело, знать только свое послушание, как говорит монашеская пословица: "Знай себя и будет с тебя", если мы научимся быть внутренне уединенными, тогда для нас каждый час монастырской жизни, даже при самом суетном послушании, будет безмолвием. В таком безмолвии пребывали и люди совершенные, такие как, например, преподобный старец Силуан Афонский: жительство в монастыре не помешало ему стяжать благодать настолько, насколько это возможно для монаха, для подвижника. Вот что я хотел сказать об уединении и правильном к нему отношении. Нужно искать истинного уединения, внутреннего. Нужно дорожить тем временем, которое нам предоставляет монастырский устав, а не пренебрегать всем ради несбыточной мечты, ради мечты фактически о самоубийстве.

Вопрос. А разве можно, как Вы сказали, иметь страсти и иметь смирение?

Ответ. Есть разные степени смирения, и, наверное, имеется в виду не то совершенное смирение, которое полностью искореняет все страсти, а какой-то начаток смирения, делающий человека, как выражаются святые отцы, непадательным, то есть он при помощи этого смирения может вступать в борьбу со страстями, побеждать их и постепенно очищать свое сердце. Нужно, видимо, различать начальное смирение, преуспеяние в смирении и совершенное смирение. Иоанн Лествичник говорит, точно не помню какими словами, о начале, середине и совершенстве смирения.

Вопрос. В общежитии, в общении страсти как бы выходят наружу. Это так тяжело… Кажется, что, может быть, на другом послушании было бы легче.

Ответ. На каком другом? Всем кажется, что на другом послушании было бы легче. Певчим кажется, что они молиться не могут, потому что все время только поют, просфорнице кажется, что лучше бы она стояла и пела - вот хорошо было бы, вместо того чтобы все время тесто месить…

Вопрос. Если человек поменяет одно послушание на другое, где какие-то страсти будут меньше действовать, тогда они, может быть, сами собой увянут, раз нет повода им развиваться?

Ответ (Батюшка шутит). Тогда сиди в комнате, никуда не выходи, они сами собой и увянут. Как они могут "увясть" сами собой?!

Вопрос. Вы сказали, что они могут истончаться.

Ответ. Они истончаются молитвой, подвигом, а не просто сами по себе. Надо же уметь с ними бороться. А если ты их не видишь и не борешься с ними, так они, наоборот, будут развиваться - и так сильно, что ты их уже и замечать не будешь. В особенности так называемые духовные страсти, гордость например. Да и не только гордость, но и плотские страсти также могут развиться. Человек живет спокойно, пока нет искушения, а искушение появилось - такая буря страстей! А он не готов, он не видел их в себе, не знал, что в нем эти страсти есть. Поэтому человеку, который не имеет навыка борьбы со страстями, который не знает своих страстей, нельзя проходить безмолвие, оно не поможет от них избавиться. Они не только не будут увядать, но, наоборот, могут гораздо сильней развиться.

Вопрос. Вот, допустим, в тебе есть какая-нибудь страсть, и в какое-то время она действует, потом вроде бы успокаивается, а затем восстает еще сильнее. Отчего это происходит?

Ответ. Просто в какой-то момент ты, может быть, усердно помолилась или проявила какую-нибудь добродетель. Страсти могут усиливаться или от того, что искушают демоны, или от нашего нерадения, или от оскудения благодати, а уменьшаться, наоборот, от действия благодати, от того, что мы усердно помолились или смирились, - много разных причин.

Вопрос. А как различить - от нерадения или от искушения усиливаются страсти?

Ответ. Если ты побеждаешься, значит от нерадения. А если от искушения или, иначе говоря, от зависти бесовской, тогда хотя брань может быть сильной, но и благодать тоже сильна; благодать очень помогает: искушение сильное, но ты не претыкаешься. Вот как отличить. А от гордости - это когда без конца падаешь и падаешь и ничего сделать не можешь: вроде и молишься усердно, а падаешь.

Вопрос. Как успевать все помыслы записывать вовремя и кратко?

Ответ. Делать записи в нескольких словах, не нужно подробно расписывать. Вот Иоанн Лествичник рассказывает об одной обители, ставя ее в пример, где каждый носил при поясе записную книжку, чтобы сразу в нее все записывать. Но нельзя же думать, что там было так, как у нас иногда бывает: некоторые сестры бросают послушание и сидят по полчаса - пишут, пишут, пишут. Или вот представьте себе обитель - Оптину пустынь. Не знаю, сколько там было человек, по-моему, около сотни. Значит, человек, может быть, по пятьдесят исповедовались одному старцу каждый день…

Писать надо самое главное и коротко. И потом, все почему-то желают, чтобы их долго утешали, говорили им ласковые слова и давали разные советы. А на самом-то деле совет нужен не всегда. Ведь если у человека регулярно повторяются одни и те же помыслы - по той причине, что в нем действует одна и та же страсть, - то он уже знает, что нужно делать. Знает из советов своей старицы, из книг святых отцов. Ему совсем не обязательно давать наставления, приносит пользу даже само исповедание, без совета. Но все почему-то хотят, чтобы с ними долго говорили, чтоб их наставляли без конца. Рассказал коротко: случилось то-то и то-то, с тем-то повздорил, вот такие мысли были, - и все. В сущности, что такое исповедание помыслов? Это та же самая исповедь, только человек открывает кроме своих поступков и свои мысленные грехи, не только грехи, но и свои намерения, те мысли, которые являются, скажем так, устойчивыми, а не все мысли вообще, которые проносятся в наших головах за целый день. А то ведь конца и края не будет. Был такой стиль в литературе начала XX-го века, в 20-х годах, так называемый поток сознания, когда все писали подряд. Ни к чему это.

Вопрос. Батюшка, а если один и тот же помысел донимает в течение всего дня, то лучше об этом написать?

Ответ. Да. Ведь, собственно, такие навязчивые помыслы мы и записываем ради борьбы с ними. Если же помысел с помощью молитвы удалось отогнать, то, может быть, лучше его и забыть, потому что когда мы начинаем в такие помыслы вникать, то они могут еще и развиваться. Зачем же мы тогда молимся с целью отгонять помыслы, если стараемся чуть ли не удерживать их в памяти?

5 августа 1999 г.

Игумен Авраам (Рейдман)
Благая часть. Беседы с монашествующими. - Новотихвинский женский монастырь