Начало: Тексты, справочники и документы	Первая страница Святоотеческое наследие Разные тексты Свт. Филарет (Дроздов) OrthodoxyLib Православный интернет Евангельский синопсис Духовные стороны Добротолюбие избранное Пролог в поучениях День за днем Церковный календарь

Сегодня мы побеседуем на тему об уединенной жизни в общежительном монастыре, о том, насколько мы способны к уединению, насколько оно нам необходимо, а также о том, какую пользу мы получаем от жизни в общежительном монастыре и как те, кто в нем пребывают, должны к этой жизни относиться. Само слово "монах" в переводе на русский язык значит "один", "уединенный", и потому бытует мнение, что монашество состоит исключительно в уединении, то есть монашество отождествляют с жизнью отшельнической или безмолвнической, как будто только при таком образе жизни возможно беспрепятственно заниматься очищением своей души и молитвой. При этом забывают, а может быть даже и не знают, что уединение требует длительной подготовки. Уединение - это не когда человек просто ни с кем не общается, но это целая наука, определенный образ жизни, требующий точного знания того, что может происходить с человеком и какую борьбу он должен вести при таких обстоятельствах, а правильнее было бы сказать - в данном состоянии, потому что уединение - это некоторое душевное состояние.

Когда неопытный христианин уединяется, он встречается с такими трудностями, которые выдержать по большей части не в силах, и в результате впадает во всевозможные, иногда даже весьма страшные опасности. Самое элементарное, с чем сталкивается новоначальный, когда у него появляется как будто бы много времени, которым можно распоряжаться для служения Богу, - это прежде всего нерадение и лень. И тот, кто, находясь в обществе человеческом и имея в день, может быть, всего два-три часа свободного времени, считал, что этого ему совершенно недостаточно для того, чтобы предаться молитве, теперь, оказавшись в уединении и будучи предоставлен самому себе, когда все время, как кажется, принадлежит ему, едва-едва может помолиться те же два-три часа. Он не знает, как ему молиться, как распорядиться своим временем, не знает, какие опасности его подстерегают - и относительно его внутренней, духовной жизни, и относительно бесовских искушений, и поэтому человек, которому вдруг предоставляется возможность уединиться (допустим, два-три дня у него оказываются свободными), по большей части предается лености, сну, рассеянности и, естественно, унынию. Это говорит о нашей неприспособленности к такому времяпрепровождению. Даже когда у человека есть в день, допустим, шесть-семь свободных часов - то и для этого сравнительно непродолжительного уединения также нужно обладать неким искусством, чтобы правильно распорядиться временем, чтобы быть как бы постоянно заинтересованным, иметь "огонек". Ведь если этот огонек угаснет и мы его потеряем, то вслед за этим сразу придет уныние, а за унынием - многие страсти, иногда совершенно отвратительные, такие как блудная страсть, или отчаяние, или что-то еще худшее. Потому нужно уметь распоряжаться своим временем, нужно уметь владеть собой, нужно быть готовым к брани.

Когда человек находится в общежитии, он волей или неволей вынужден вставать вовремя; хочется ему или не хочется, но он исполняет правило - внимательно или невнимательно. Он постоянно занят, он обязан целый день чем-нибудь заниматься; он вынужден смиряться перед старшими, перед священноначалием (в нашем случае я имею в виду прежде всего настоятельницу, старших сестер); вынужден смиряться и перед братиями или сестрами по монастырю. И таким образом то немногое время, которое у него остается для молитвы, является, если он правильно провел день, как бы его завершением. Да и неважно, в конце ли дня у него есть это время, в начале или в середине, - он этим временем дорожит, и если правильно проходит послушание, то потом быстро перестраивается на молитву и молится беспечально и внимательно.

При уединении страсти человека, если он еще не научился внутренней борьбе, как бы засыпают, они ему не видны. В особенности скрытно и тайно от него самого развивается страсть гордости, тщеславия, и человек, живя в уединении, предполагая, что он духовно растет, на самом деле все более и более предается страстям. И при появлении какого-нибудь искусительного случая, когда дьявол вдруг начинает искушать человека при помощи тех или иных соблазнительных обстоятельств, он внезапно впадает в страшный грех. Возьмем, допустим, плотские страсти. С одной стороны, уединение полезно, если в человеке действует плотская страсть и возбуждается от общения с другими людьми, но, с другой стороны, может быть, лучше видеть, как она в тебе действует, чем усыпить ее тем, что рядом нет соблазна. Ведь в последнем случае, когда вдруг появится соблазн, она может вспыхнуть с необыкновенной силой, иногда до такой степени, что повергнет человека в падение, - это мы знаем из житий некоторых святых. Даже подвижники, достигавшие столь благодатного состояния, что творили чудеса, не были в безопасности от действия блудной страсти и иногда впадали в тяжкие блудные грехи. Вам известны такие повествования.

Поэтому уединение опасно. Святые отцы говорят, что оно возможно либо для человека достигшего бесстрастия, который в общежитии среди людей очистился от самих наклонностей ко греху и лишь после собирается перейти в безмолвие, чтобы усовершенствоваться и стяжать большее преуспеяние в Божественной любви, либо для человека уже совершенно смирившегося. Для последнего безмолвие также возможно и полезно, потому что смирение делает человека непадательным, он, ограждаемый смирением, и сильнейшую брань может вести весьма успешно. Если же нет того или другого - бесстрастия или смирения, то уединение погибельно и наше стремление к нему - это детская мечта. Мы к нему неспособны. Человека, вступившего в безмолвие неподготовленным, чаще всего одолевает нерадение, лень. В худшем же случае, если у него все-таки есть какая-то ревность, в нем развиваются всевозможные страсти, но он их не видит, да, собственно, и раньше не замечал, потому что и желанию уйти в уединение поддался, сам того не понимая, под действием гордости. И это одно уже говорит о том, что он не знает себя, не знает своих страстей, которые здесь, в уединении, разовьются еще больше. Представление человека о том, что только в уединении он может достигнуть бесстрастия, - представление наивное. Это все равно как человек, не знающий грамоты, смотрит, допустим, на собрание сочинений одного автора - все тома в одинаковых переплетах - и думает, что это одна и та же книга; а на самом деле это огромное количество разных книг - повестей, романов, писем, воспоминаний. Так же и уединение кажется с первого взгляда чем-то простым, а на самом деле это сложнейшая наука, как справедливо говорили святые отцы, наука из наук, искусство из искусств.

В этом смысле общежительная жизнь гораздо более простая и легкая для приступившего к монашеству, хотя и в ней, конечно, также есть некоторое уединение. Во-первых, мы в какой-то степени уединяемся от мира и живем замкнутым обществом. Во-вторых, каждому послушнику или монаху предоставляется возможность уединения для исполнения келейного правила. Пусть даже келейное правило исполняется в храме, тем не менее каждый, углубляясь в молитву, когда никто ему не мешает, никак ему не препятствует, внутренне также уединяется. В-третьих, монастырский устав препятствует ненужному, бесполезному и вредному общению друг с другом помимо послушания - и это также доставляет нам некоторое уединение. Вот в таком умеренном виде оно нам необходимо, и мы должны им пользоваться. А бывает, что человек и этим малым уединением, предоставляемым ему уставом и монастырскими обычаями, пренебрегает под разными предлогами и в то же самое время мечтает о полном уединении. То есть, когда приходит время келейного правила, он отвлекается какими-то разговорами или внутренне предается суетным мечтаниям - и не пользуется уединением, ему доступным, предоставляемым Промыслом Божиим, но в то же время ищет такого, которое для него невозможно, а если бы и было возможно, то оказалось бы для него опасным и даже губительным. Тем самым мы показываем, что в действительности никакого уединения не желаем, а мечтой о нем оправдываем свое нерадение в настоящий момент. Размышляя о том, как бы мы в уединении подвизались, мы на самом деле оправдываем то, что не подвизаемся сейчас. Когда нам предоставляется два-три часа в день для молитвы и мы ими пренебрегаем, то этим показываем, что тем более не будем молиться целый день. Если бы нам был предоставлен весь день и мы молились только два-три часа, а все остальное время занимались какой-то суетой и пустыми делами, как делали это в миру, то пользы бы не было. Если положить на одну чашу весов всю ту суету, которой бы мы предавались, принадлежа в уединении самим себе, а на другую чашу весов - то немногое время, которое уделяли бы для молитвы и чтения, то мы увидим, что суета перевесит это наше своевольное безмолвие и что в сущности мы ищем не безмолвия, а, вспоминая нашу прошлую свободную жизнь, ищем праздности, отдыха, свободы. Наши мечты о духовной жизни, которые имели в миру, читая книги святых отцов, мы путаем с истинной духовной жизнью. Ведь тогда мы до какой-то степени в духовную жизнь только играли.

Святитель Игнатий говорил, что в уединении в Николо-Бабаевском монастыре он действительно имел возможность исполнять то, о чем пишется в книгах святых отцов, а в Петербурге об этом можно только мечтать. В самом деле, находясь в суете и читая святоотеческие книги, мы мечтаем. Допустим, я три часа в день читал какую-нибудь книгу, читал с увлечением, и мне казалось - какая у меня прекрасная жизнь: то я Исаак Сирин, то Пимен Великий, а теперь уже мученик. Я проливал слезы чуть не сам над собой, будто я сам страдаю, а не какой-нибудь угодник Божий. А когда мы оказываемся в монастыре и нам предоставляется возможность пострадать и потерпеть скорби гораздо меньшие, чем те, о которых читали, то все наши мечты сразу забываются, выветриваются из головы. И снова хочется нам читать эти книги и опять воображать о себе нечто возвышенное, нечто такое, что чрезвычайно трудно исполнить, - и в то же время мы пренебрегаем возможностью исполнить гораздо меньшие требования, предъявляемые монастырской жизнью. То есть люди по большей части предаются мечте совсем не о настоящем уединении, о котором почти никто не имеет ни малейшего представления, а о праздности; мечтают не о свободе для духа, а о свободе для воображения. И потому многим пришедшим в общежительный монастырь (я имею в виду тех людей, которые вели благочестивый, церковный образ жизни в миру) порой кажется, что они многого лишились, оставив мир, что они как бы поработились и теперь у них нет времени читать, молиться и так далее. Они забывают одну простую вещь: заповеди можно и нужно исполнять везде. И если раньше они только мечтали об этом или даже, может быть, и такого выражения, как "исполнение заповедей", не знали, а лишь, начитавшись аскетической литературы, мечтали о какой-то абстрактной духовной жизни, то теперь они собственно и приступили к исполнению заповедей, теперь только они приступили к делу. Когда же они принялись за дело, то сразу ужаснулись и отшатнулись назад, и им захотелось вернуться к прежней свободе, дать волю своему воображению и жить такой жизнью, которую можно назвать прелестью, может быть, в наименьшей степени, но эта жизнь подобна прелести, определяемой святителем Игнатием (Брянчаниновым) как "мнение". Человек мнит, что живет той духовной жизнью, о которой читал в святоотеческих творениях, воображая, что испытывает особые состояния, отождествляемые им с переживаниями святых отцов, с их духовным опытом.

В общежитии же помимо того умеренного уединения, которое для нас необходимо и которое мы можем понести, есть еще и другая важная сторона - исполнение заповедей. Имея, как я уже сказал, некоторую возможность уединения и в то же время постоянно общаясь друг с другом, мы испытываем себя относительно того, как в нас действуют страсти (ведь в общении с людьми они выходят наружу), и, видя это действие страстей, можем вести с ними борьбу, можем их как-то в себе подавлять. Мы имеем возможность упражняться в исполнении заповедей.

С одной стороны, мы пользуемся некоторым уединением, потому что удалились от мирского образа жизни, с другой стороны, все-таки находимся среди людей. И вот это, так сказать, промежуточное состояние для нас, немощных, более всего и подходит, здесь мы как раз и видим, есть ли в нас самая главная христианская добродетель - любовь, которая, по выражению апостола Павла, является совокупностью всех совершенств (см. Кол.3:14), или ее у нас нет. Пусть нам весьма и весьма далеко до этой великой добродетели, но зато мы можем себя укорять и познавать свою немощь - и это само по себе уже много. Как сказал некий преподобный отец, исполнение заповедей учит человека видеть свою немощь. Это первое, что человек изучает и понимает в начале подвига: он убеждается, что исполнить заповеди еще не может, но, понуждая себя к тому, по крайней мере осознает свое бессилие. И здесь подстерегает нас новое искушение, опять же связанное с нашим воображением, с нашей мечтательностью, с нашей прелестью - мнением. Мы ищем каких-то великих добродетелей. Ищем любви самой возвышенной, самой полной, сильнейшей. Ждем, когда появится возможность совершить какие-то подвиги, сделать нечто чрезвычайное, подобное тому, о чем читаем в книгах, и при этом мы пренебрегаем обычными случаями, где можно проявить свою любовь к ближнему, где можно исполнить заповеди. Нам кажется: разве может настолько возвышенная добродетель, как любовь, проявляться, допустим, во время работы на кухне или бесстрастие, когда мы моем пол? Нам кажется, что это несовместимые вещи. А ведь именно в таких мелочах мы и обнаруживаем свое душевное состояние, именно здесь мы и исполняем или нарушаем заповеди. Может быть, никто никогда и не будет иметь каких-то особенных испытаний. А если и будет, то почему он думает, что выдержит их, если не выдержал испытаний незначительных?

Прояви свою любовь к ближнему тогда, когда, допустим, сестра в келии мешает тебе спать, - вот в этот момент и прояви свою любовь, а не жди, когда тебе придется идти на смерть, потому что этого, скорее всего, и не будет. Но нам житейские ситуации кажутся чем-то мелким, пустяковым, и мы постоянно поддаемся гневу, унынию, любоначалию, всем прочим страстям, и притом совершенно свободно, беспрепятственно, не оказывая никакого сопротивления, - под тем предлогом, что это все мелочь. Но вдруг когда-нибудь все же наступит тяжелое искушение, тяжкое испытание, и если я сейчас не в состоянии выдержать неприятной мне привычки того или иного человека, то как потом смогу выдержать серьезное испытание, как смогу полюбить настоящего врага? Конечно же, я тем более не смогу этого сделать.

Таким образом, жизнь в общежительном монастыре, с одной стороны, предоставляет человеку некоторое уединение, а с другой - возможность упражняться в исполнении заповедей именно в отношении друг друга. Трудно, когда ты находишься в уединении, понять, любишь ли ближнего. Это удел очень внимательных людей. Действительно, в безмолвии люди достигают большей любви, но нужно же видеть свою душу, а мы этого делать не умеем. Здесь нам помогают, как бы нехотя, наши братья или сестры. Как камушки, лежащие на берегу моря, сталкиваясь друг с другом, стачивают свои острые грани, так и мы, друг перед другом смиряясь, учимся друг друга любить, если, конечно, осознаем это и имеем такую цель. Если же пренебрегаем тем, что предоставил нам Промысел Божий, то есть этим умеренным уединением и ограниченным общением между собой, то можем еще больше озлобиться, впасть в нерадение, ропот, возмущение и постоянно оправдывать себя тем, что у нас что-то не так: или старцы плохие, или их нет, или нет уединения, и так далее. И пренебрегая тем, что имеем сейчас, мы мечтаем о том, чего никогда не получим и чего даже в древние, цветущие времена монашества никто никогда не получал по той причине, что и тогда человеку нужно было развиваться постепенно, восходя от меньшего преуспеяния, от меньших подвигов к большим.

Учредителем общежительных монастырей считается Пахомий Великий, живший в IV веке, в золотой век монашества. Он, видя жизнь преподобных отцов и отшельников, таких как Антоний и ему подобные, заметил, что не для многих возможно такое подвижническое жительство; и, желая приобщить к монашеству как можно большее число людей, стремящихся к нему, но имеющих некоторую душевную немощь, он, по откровению свыше, учредил общежительный монастырь. Как отшельничество было основано по откровению (его основателем считается Антоний Великий, так и общежительные монастыри основаны были Пахомием Великим по откровению. В настоящий момент, конечно, вряд ли можно найти человека, который вообще был бы способен к отшельнической жизни. Совершенно справедливо говорит преподобный Серафим Саровский, что монахи в монастырях борются с бесами, как с голубями, а пустынники - как со львами. И потому оставим свои пустые, детские, несбыточные мечты и будем заниматься конкретным делом, будем использовать предоставляемое нам уединение и ту возможность поупражняться в исполнении заповедей, которая также нам промыслительно предоставляется жизнью в общежительном монастыре. Не станем стремиться к чрезмерной любви, так чтобы выйти в мир и проповедовать Евангелие где-нибудь напротив городской мэрии, например, или у памятника Ленину, где обычно проходят митинги. Также не станем предаваться мечтам об особенном уединении - это уже другая крайность. Мы к нему не способны. Будем держаться той золотой середины между жизнью мирской и жизнью отшельнической, которая нам доступна, а потом Промысл Божий сам устроит нашу дальнейшую жизнь так, как более подходит для нашего спасения. Потому мы должны делать все от нас зависящее, а в остальном предаться на волю Божию, надеяться на Промысл Божий. Да сейчас, откровенно сказать, и мест, где можно уединиться, нет.

Вопрос. Батюшка, когда вместе живут два или три человека, то это ведь уже не отшельничество, но, наверное, не совсем и общежитие?

Ответ. Считается, что есть три образа монашеской жизни, которые спасительны. Первый - общежительный монастырь, где все живут вместе и у всех все общее; такое устроение святые отцы одобряют. Если живут вместе, но каждый питается отдельно и зарабатывает деньги на пропитание своими трудами, то это святыми отцами уже не одобряется, хотя с древних времен такой образ жизни существует и как-то теплится. Общежительный монастырь - это не только совместная жизнь, но и общее имущество, общее послушание, общий стол и так далее. Второй образ жизни - скитский, когда несколько человек живут вместе, обязательно под руководством старца. Очень важно, чтобы было руководство, потому что скит - все-таки уже наполовину безмолвнический образ жизни. Старец Василий Поляномерульский говорит, что скитский образ жизни - это не просто когда несколько человек живут вместе, а когда группа людей живет по два или три человека. Вот, скажем, собрались десять человек, и они селятся в домиках по два человека - не по одному, а по два, потому что если живут по одному и сходятся только раз в неделю, то это уже безмолвие.

Вопрос. А в скиту у Нила Сорского тоже по два человека жили?

Ответ. Да. Василий Поляномерульский считает, что именно в этом и состоит скитский образ жизни. Это средний путь. Некоторые отцы считают его золотой серединой, как бы царским путем, самым лучшим, чтобы не уклоняться ни в суету, которая бывает в общежитии, ни в полное уединение. Но я все-таки думаю, что в наше время и это чрезвычайно трудно. А третий образ жизни - отшельнический. Конечно, надо признать, что большинство отцов высочайшего преуспеяния достигло именно в нем. Но к нему способны очень немногие. Самое главное - это духовное руководство. Есть такое замечательное изречение, очень мудрое, правильное: "Лучше жить с духовником на торговой площади, чем одному в пустыне". Между прочим, хотя Нил Сорский был сторонник скитского жительства, но его ученик возглавлял общежительный монастырь, значит, преподобный не отвергал этого образа жизни, не считал его каким-то неправильным. Как о наилучшем он говорил о среднем - скитском, но не отвергал и общежительного. В монастыре его ученика были такие же правила, такой же устав и то же отношение к умному деланию, как и в скиту Нила Сорского.

Вопрос. Батюшка, Вы сказали, что послушание надо проходить правильно. А что значит проходить его правильно?

Ответ. Это значит, во-первых, проходить его без ропота, со смирением, то есть не просто добросовестно исполнять свои обязанности, хотя и это важно, но искать повода для смирения, отсекать свою волю перед старшими сестрами, отсекать свою волю друг перед другом. С молитвой, конечно же, потому что без молитвы вообще ничего не должно делаться. Великая княгиня Анастасия, основательница Покровского монастыря в Киеве, говорила, что послушание без Иисусовой молитвы Богом не приемлется. Все надо делать с Иисусовой молитвой. Вот это и значит правильно проходить послушание. Самое главное - чтобы оно проходилось добросовестно и со смирением, и тогда это послушание будет уже духовным деланием, а не просто работой. Тем-то и отличаются монастырские труды от трудов в миру, даже если в миру это та же иконописная мастерская. Когда мы исполняем работу со смирением, с отсечением воли, когда мы постоянно друг другу уступаем и видим в этом отсечении своеволия подвиг, тогда пользу приносит любое послушание, будь то иконопись, просфорня, кухня или что другое.

Вопрос. По мнению протоиерея Валентина Свенцицкого, в первые времена христианства такого понятия, как монастырь, не существовало, первые христиане все жили как монахи, были благодатные дары и ревность по Бозе действительно была великая. Впоследствии в Церкви началось обмирщение, и более ревностные стали уходить в монастыри, отсюда и произошло монашество. И протоиерей Валентин говорит, что в последние века, то есть сейчас, монашество утрачивает свой смысл, тоже обмирщается; тем не менее и были, и будут такие же ревнители Православия, как в первые века христианства, и перед концом света останется хотя и малое стадо, но оно составит такую же Церковь Христову, как и в первом веке, будут такие же благодатные дары и так же будет процветать молитва Иисусова. Ваше мнение на этот счет?

Ответ. Прежде всего, я думаю, что это всего лишь его личное мнение. Святитель Игнатий (Брянчанинов) тоже считал, что монашество угасает. Во времена отца Валентина Свенцицкого - он погиб в 1928 году - монастырей-то уже не было, почти везде они были закрыты. Царила беспросветная тьма. И он понимал, что если она и закончится, то не скоро. Естественно, у него мог выработаться такой взгляд, что монашества уже не будет, хотя на самом деле прозорливые старцы предсказывали возрождение России. Например, отец Порфирий Глинский в XIX веке говорил о том, что в России люди, ослепленные блеском мирской славы, попрут веру, но потом восстанут неизвестные из народа и восставят попранное. Значит, должно наступить возрождение. А относительно того, что из себя будет представлять Церковь в последние времена, сказать трудно. Касательно монастырей: в том виде, какой монастыри имеют сейчас, в первое время христианства, в первом веке, их, наверное, не было. Но существует мнение Дионисия Ареопагита, Симеона Солунского, а может быть и других отцов, которых мы по невежеству своему не знаем, что монашество возникло еще во времена земной жизни Господа Иисуса Христа, что даже сами одежды монашеские учреждены Господом и все апостолы были монахами - в отношении не только образа жизни, но и внешнего вида. То есть некоторые монашеские одежды существовали с апостольских времен, а изменение их, добавление некоторых деталей, имеющих символическое значение, совершалось по откровению. Например, Пахомию Великому явился ангел и сказал, чтобы монахи одевались в то-то и то-то. Есть даже такое мнение, что монашествующие в своем внешнем виде подражают одежде Божией Матери: одеваются подобно тому, как одевалась Она.

Я склонен больше верить мнению древних отцов, чем современных историков, которые на святоотеческое представление о церковной жизни, церковной истории смотрят критически. И потому мне кажется, что даже в самые первые времена были какие-то монастыри: во времена Антония Великого недалеко от селений подвизались аскеты, ведь им, наверное, было у кого учиться. Известно, что во времена апостола Марка, когда он был предстоятелем Александрийской Церкви, вокруг Александрии жили так называемые "ферапевты", или "терапевты", не врачи, конечно: слово "терапевт" имеет значение "служитель". То есть там было что-то наподобие монашеских общин, а какие они имели уставы, насколько отличались от современных монастырей, мы не знаем. Но эти люди посвящали себя безбрачному образу жизни и таким образом подвизались. Существовал институт так называемых девиц, когда девицы публично в церкви давали обет безбрачия и поступали под опеку правящего архиерея. Они отделялись от родителей, жили в отдельных домах, и, видимо, у них имелись какие-то уставы. Существовал также институт диаконисс - служительниц церковных. Они тоже были безбрачными, вдовами или девицами. Итак, что-то подобное монашеству, имевшее в себе суть монашества, было, и я думаю, что мнение отца Валентина почерпнуто в значительной степени из трудов историков, критически относящихся к традиционному святоотеческому взгляду на церковную древность. А что касается последних времен, то я не пророк, как тогда что будет - не знаю. Спаситель сказал: "Когда приду, обрету ли веру на земле?" (Лк.18:8), - с вопрошением Он это сказал, будто веру едва-едва можно будет найти; поэтому утверждать, что в последние времена все станут творить чудеса, я не могу.

Вопрос. В Деяниях апостольских написано, что некоторые мужи остригали волосы. Это тоже были монахи?

Ответ. Нет, это было совсем другое. Тогда некоторые давали обет назорейства. В то время соблюдались некоторые ветхозаветные обряды, и апостол Павел постриг голову по обету. Что это значит? Человек, соблюдавший обет назорейства, не пил вина, не ел винных ягод, воздерживался от супружеской жизни - даже и женатые люди имели право на некоторое время давать такой обет. Также в это время человек не стригся. А когда время обета заканчивалось, он остригал волосы, и считалось, что они приносятся в жертву Богу. Были и назореи, как сказано в Писании, от чрева матери, то есть с детских лет, к таковым принадлежал, например, Иоанн Креститель.

Вопрос. В книге "В горах Кавказа" рассказывается про схимонахиню, которой, кажется, было всего двадцать три года, и она с самого начала своей монашеской жизни пребывала в уединении. Еще я читала в другой книге о схиигумении Марии (Дохторовой), которая в молодости прошла пешком из Франции в Румынию. Читаешь про них и начинаешь сомневаться: а вдруг и я могу?

Ответ. Ей было двадцать три года, но вы имейте в виду, что в то время монастырей почти не было. Женских монастырей было немногим больше десяти, а мужских - шесть на всю страну, на весь Советский Союз, на эту огромную территорию, и попасть в них было очень трудно. И потому те люди, которые тогда шли в горы, делали это просто по необходимости, потому что не имели возможности идти в монастырь. Вот, например, закрыли Глинскую пустынь, и многие из братий или устроились на приходах, или некоторое время подвизались в горах - не потому, что считали себя к этому способными, а потому, что другого выхода не было. Что касается схиигумении Марии, которая шла пешком из Франции в Румынию, так в свое время и она жила в общежительном монастыре, она и шла-то в Румынию поступать в монастырь. Я думаю, что тогда во Франции монастырей просто не было. Сейчас там существуют русские православные монастыри, но в то время, возможно, и не было, или она про них не знала, или хотела попасть в православную страну, каковой была Румыния, и поэтому туда шла. Так что эти подвижницы как раз в отношении уединения не могут служить для нас примером, ни та, ни другая.

Вопрос. Где-то читала, что устав Нила Сорского после его смерти даже и в его монастыре был утрачен и что он сам это предвещал. На фото начала XX-го века видно, что монастырь имеет огромные каменные храмы и корпуса, - наверное, там уже не было скитской жизни?

Ответ. Не могу сказать, может быть и так. Устав утрачен в том смысле, что его не соблюдали, это имеется в виду, да? Нил Сорский, как и византийские старцы, учеником которых он был - ведь он незадолго до падения Константинополя ездил на Афон и в Константинополь, - считал, что для исихастов, безмолвников, необходимо некоторое убожество и такая скромность, которая не отвлекала бы их от умного делания. Нужно сначала подумать, что имели в виду под убожеством византийские старцы. Если мы себе представим, каким великолепием отличалась София Константинопольская, другие монастыри и храмы столицы с их изощренной архитектурой, иконописью, мозаикой, драгоценной утварью, с прекрасным богослужением, то, конечно же, убожество это должно было быть относительным. Это, скорее, некоторая скромность, которая тогда являлась реакцией на излишнюю роскошь, отвлекающую от внутреннего сосредоточения. В наше же время такой реакции быть не может по той причине, что мы все утопаем в убожестве. Кругом все убогое, истинного православного великолепия нет, и потому не со всем в уставе Нила Сорского можно и нужно соглашаться. Мне кажется, что это обрядовое великолепие Православной Церкви нужно возрождать, оно не мешает умному деланию, но, наоборот, способствует. А уж когда мы его возродим, тогда, возможно, какой-нибудь желающий будет и в убожестве жить, в деревянном храме. Разные были отцы, разные были направления, и не нужно считать, что убожество - единственный путь. Это один из путей при определенном образе жизни, но у нас сейчас все кругом убого.

Вопрос. Как на послушании нужно молиться, чтобы не обидеть сестер? Бывают ситуации, что слышишь лишнее, замечаний делать не хочется, а внимание теряется. Где-то читала, что отцы советуют в многолюдном месте молиться "Господи, помилуй" про себя.

Ответ. Многолюдное место - это одно, а другое дело - монастырь. В монастыре все знают, что нужно молиться, кто не молится, тот грешит, поэтому стыдиться произносить молитву вслух - совершенно неуместно. Когда все ходят с четками, все читают Иисусову молитву, текст ее написан везде - и тут мы вдруг стыдимся ее говорить. Надо читать ее вслух, тогда, может быть, кто-то услышит и оставит свое пустословие.

Вопрос. Все ли надо терпеть? Скрывать ли все грехи сестры, чтобы Господь покрыл и твои, или это гордость?

Ответ. Скрывать грехи сестры не нужно, а надо их рассказывать старице, и это будет не доносительство, а любовь, которая выражается в том, что мы, сами не имея права делать сестре замечания и не имея мудрости дать правильный совет, рассказываем о ее прегрешении старице, чтобы та приняла по отношению к ней какие-то меры, помогла ей исправиться. Скрывать же грехи сестры - значит способствовать ее развращению и покрывать ее нерадение.

Вопрос. Батюшка, скажите, пожалуйста, могут ли демоны управлять стихиями?

Ответ. Да. Демоны могут устроить даже бурю. Известно - я не помню, было ли это посмертным чудом святителя Николая или случилось еще при его жизни, - что демоны подняли бурю, чтобы потопить корабль. И они даже были видны носящимися в воздухе. Явился святитель Николай, разогнал их, и буря утихла. Так что по попущению Божиему они могут воздействовать и на стихии, и на животных. Ведь если они могут управлять людьми, существами разумными, имеющими свободную волю, тем паче способны управлять неразумными тварями, не имеющими свободы. Что легче - переставить какую-нибудь вещь с места на место или заставить человека, если он этого не хочет делать, куда-то перейти? Человек только выглядит таким беспомощным, каким-то слизняком, а на самом деле он существо свободное и самовластное. И что в сравнении с ним вода или ветер!? Это же вещество. Если человек может до некоторой степени влиять на стихии, то демоны, наверное, тем более.

Вопрос. Сегодня в проповеди Вы сказали, что реакция на те или иные события естественна. Когда я вижу плачущую сестру, очень хочу ее утешить, хотя не умею, да и не имею права на это. К тому же старица говорит, что слезы у той сестры могут быть и от молитвы, и получается, что мое чувство жалости не является добрым.

Ответ. Я сказал, что реакция на то или иное событие естественна, но это не значит, что она всегда правильна. Правильная реакция - реакция евангельская, то есть чистые евангельские чувства допустимы; нечистым же чувствам мы должны противостоять и их подавлять. Не нужно лишь делать вывод, что бесстрастие - это полное бесчувствие и безразличие ко всему, как учит аскетика восточных религий.

Что касается плача, то причины его могут быть разные. Думаю, что самое разумное - это, если есть возможность, сказать старице или старшей по послушанию, что такая-то сестра плачет. Вот и все. А самой можно так утешить, что она еще больше зарыдает.

Вопрос. В одной из проповедей Вы, батюшка, сказали, что есть люди, которых нужно останавливать в их молитвенном понуждении. Любопытства ради хочу узнать, когда и у кого это бывает, как определить, надо ли мне ослабить свое понуждение? Как определить, что понуждение превысило необходимое?

Ответ. Относительно этого надо советоваться со старицей. Думаю, что трудно так сразу определить. Во-первых, бывает естественное движение, развитие человека в его молитвенном состоянии, когда он от устной молитвы постепенно переходит к молитве умственной, потом в умственной молитве достигает какого-то сосредоточения, а ум начинает опускаться в сердце, и потом по временам молитва становится непрестанной, и так далее. У разных людей все это происходит по-разному. У одного - очень быстро: из-за простоты, или смирения, или особенной ревности, чистоты и целомудрия; у другого - очень медленно, из-за его страстности, в особенности страсти гордости. У одного это происходит прежде очищения, у другого - по мере очищения. У иного вдруг сразу открывается дар непрестанной молитвы, а он, может быть, еще не умеет правильно креститься. А почему так Господь совершает, мы можем только догадываться. Поэтому нужно советоваться со старицей и судить не по тому, достоин ли я такого состояния или не достоин, а по тому, соответствует это мое состояние учению святых отцов или не соответствует, совпадают те ощущения, которые я испытываю, с тем, чему учат святые отцы, или не совпадают. Все остальное - это тайна, тайна человеческой души.

Вопрос. Меня смущает, что иногда мое безрассудное послушание и послушание других сестер граничит с равнодушием. Часто в этом нас упрекают прихожане. Как в таких случаях находить золотую середину?

Ответ. Прихожане, как люди мирские, не всегда понимают, что такое правильное отношение к ближнему. Под любовью они часто подразумевают вежливость, чрезмерную общительность и так далее, и если ты не хочешь с ними разговаривать, они это воспринимают как равнодушие, как отсутствие любви. То есть под любовью они имеют в виду человекоугодие. Поэтому здесь надо быть осторожными, нужно уметь понять, действительно ли человек нуждается в каком-то добром слове или просто хочет поболтать и поразвлечься. И потом, не всякий из нас может доброе слово преподать, для этого нужно иметь какие-то способности и, в конце концов, благословение. Быть внимательными, обходительными, вежливыми, приветливыми - это наша обязанность вообще перед всеми людьми, а вступать в разговор, поучать или давать советы - с этим нужно быть весьма и весьма осторожными.

8 августа 1999 г.

Игумен Авраам (Рейдман)
Благая часть. Беседы с монашествующими. - Новотихвинский женский монастырь