Начало: Тексты, справочники и документы	Первая страница Святоотеческое наследие Разные тексты Свт. Филарет (Дроздов) OrthodoxyLib Православный интернет Евангельский синопсис Духовные стороны Добротолюбие избранное Пролог в поучениях День за днем Церковный календарь

Сегодня я хочу, основываясь на Евангелии, провести с вами беседу о борьбе с помыслами и вообще о тех свойствах, которые необходимы человеку для того, чтобы войти в Царство Небесное, конечно, это не будет всеобъемлющим и совершенно исчерпывающим исследованием Евангельского учения - мы рассмотрим только 18-ю главу Евангелия от Матфея. В то время ученики приступили к Иисусу и сказали: "Кто больше в Царстве Небесном?" (Мф.18:1) Ученики в то время еще не понимали всей глубины учения Спасителя, не понимали, что такое смирение, хотя он уже и говорил им: "Научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем" (Мф.11:29). Они не могли вместить эти Его слова в своей душе по той причине, что благодать еще не сошла на них, и потому они обо всем мыслили по-человечески. Искреннее стремление учеников служить Господу искажалось человеческими страстями, и при всей чистоте намерений временами ими овладевала гордость, иногда возникала взаимная неприязнь. и в данном случае произошло нечто подобное: они думали, что от всей души служат Богу, они желали быть ближе к нему, но понимали ли они в то время до конца, что значит Царствие Небесное, называемое так не просто по своей высоте и по своей значимости, но и в противоположность царству земному? Может быть, не понимали, а может быть, отчасти и понимали - мы можем только догадываться об этом. В общем, они желали быть ближе к Господу Иисусу Христу, и хотя это желание само по себе весьма похвальное, серьезное, доброе, однако же в нем была гордость.

Вот так и у нас часто бывает: мы стремимся быть большими в Царстве Небесном и желаем как будто бы не земного, а небесного, потому что вроде бы уже понимаем, что это такое, однако и в нашем стремлении есть гордость, поэтому очень важно объяснить это евангельское событие, чтобы суметь применить его к себе, чтобы самим исправиться. "…Кто больше в Царстве Небесном?" Иисус, призвав дитя, поставил его посреди них и сказал: "Истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное" (Мф.18:2-3). Что это значит? Конечно, мы не должны быть как дети в отношении разума. Апостол Павел говорит: "На злое будьте дети, на доброе будьте разумны" (см. Рим.16:19; 1Кор.14:20), и если бы детство было каким-то идеальным возрастом, то, наверное, люди обращались бы к Богу, творили добрые дела и совершали все подвиги в детстве, однако же мы видим, что человек сознательно избирает тот или иной путь богоугождения или, наоборот, отвращается от Бога в зрелом возрасте, и основные дела, в которых проявляется его доброе произволение, он совершает в возрасте совершенном и в старости, но отнюдь не в детстве. Здесь говорится только об одном качестве детского возраста - о неподдельном смирении, ибо дети о себе мыслят просто, без всякого лукавства, они имеют о себе бескорыстно-смиренное мнение. Неподдельное смирение - это когда человек смиряется не ради того, чтобы чего-то достигнуть, а совершенно без всякой задней мысли. Истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное - то есть не только нельзя говорить о том, кто будет больше или меньше в Царстве Небесном, но если мы не смиримся, то и вовсе не войдем в Царство Небесное. Для гордого человека, который как будто бы стремится к Богу, вдруг возникает неожиданное препятствие: при всем своем искреннем стремлении, может быть, при сильном понуждении себя, при всей своей энергии, он вдруг оказывается неспособным что-либо приобрести (как это мы часто видим на себе) по той причине, что мнит чего-то достигнуть, в Царстве Небесном стать большим. И далее Спаситель говорит: "Итак, кто умалится, как это дитя, тот и больше в Царстве Небесном" (Мф.18:4). По-славянски: "Иже убо смирится, яко отроча сие, той есть болий во Царствии Небеснем". По преданию, Господь наш Иисус Христос взял при этом на руки будущего священномученика Игнатия Богоносца и поставил его в пример - видимо потому, что тот, будучи в то время отроком, имел о себе самое скромное мнение, как это обычно бывает у детей, находящихся среди взрослых. ребенок чувствует себя по сравнению со взрослыми ничего не значащим, ничтожным, и это сознание своего ничтожества, отсутствие каких-либо мыслей о своей значимости и является искренним, неподдельным смирением.

В ином месте Спаситель говорит: "Научитесь от Меня, яко кроток есмь и смирен сердцем". То есть Он поставил в пример Самого Себя и упор в данном случае сделал на том, что смирение должно быть сердечное, то есть искреннее. И здесь Он говорит в сущности то же самое, только другими словами: "Иже убо смирится, яко отроча сие, той есть болий в Царствии Небесном", - то есть как дети все делают искренне, просто, так и мы должны смириться - совершенно искренне, от души, без какой-либо мысли о том, что это может послужить нам к достижению чего-либо, к приобретению какого-то имущества. и там и здесь разными словами говорится об искренности. Прежде чем говорить о великом или о малом смирении, о глубоком или неполном смирении, нужно сказать о самом главном его качестве - смирение должно быть искреннее: "Научитесь от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем. Иже убо смирится, яко отроча сие, той есть болий в Царстве Небесном. То есть, по словам Спасителя, тот, кто искренне смирится, тот обрящет покой в душе своей и будет болий в Царстве Небесном. Вот это самое главное свойство, без которого не только нельзя рассуждать о том, кто будет больший или меньший, но даже и войти в Царство Небесное невозможно. Большим же в Царстве Небесном станет тот, кто приобретет это свойство, кто самым искреннейшим образом не будет о себе совершенно ничего думать, кто не только покажет себя ничтожеством перед людьми, ведя себя соответствующим образом, но будет почитать себя таковым внутренне, без всякой оглядки на те преимущества, которые это смирение может ему принести.

Далее Господь Иисус Христос говорит и о других свойствах, которые необходимы для того, чтобы войти в Царство Небесное, в частности о любви к ближнему. Говорит просто, одной фразой; потом Он вновь вернется к этой теме, но уже в другом аспекте, рассматривая любовь к ближнему с другой стороны. И кто примет одно такое дитя во имя Мое, тот меня принимает (Мф.18:5), - то есть необходимо иметь любовь и к самому ничтожному человеку, не презирать никого, даже самых незначительных людей, поскольку все они овцы Христова стада и носят на себе имя Христа. Мы их принимаем, и все они для нас одинаково велики, одинаково значительны, это, между прочим, тоже имеет некоторое отношение к смирению, потому что смирение проявляется как внутри самого человека, так и в отношении к другим людям; то же можно сказать и о гордости: человек может гордиться внутренне, никак не показывая этого, но бывают случаи, когда эта гордость обнаруживается и на людях. И тот, кто хочет быть большим в Царстве Небесном, естественно с некоторым презрением относится к другим людям, почитаемым им худшими его самого. А человек, считающий себя ничтожным, почитает равным себе или даже выше себя всякого христианина, даже того, который в глазах других людей является презренным (а ведь только Бог один знает, велик человек или ничтожен!), потому что, принимая его с таким смирением, он принимает как бы Самого Господа. истинный христианин смиряется настолько, что в каждом человеке видит образ Божий и служит этому человеку будто самому Богу. Вот свойство смирения; и мы видим, что смирение перед нашими ближними обращается в любовь. гордый человек стремится к преимуществу, он презирает тех, кто ниже его, смиренный же всем уступает и служит ближнему как Самому Христу, таким образом как бы принимая Его.

"А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня…" (Мф.18:6). Видите, Спаситель смиренных людей (смиренны они либо потому, что смирились, либо, может быть, потому, что на самом деле не занимают никакого положения в обществе и выглядят как будто бы ничего не значащими) называет малыми. И вот этих малых, презренных людей мы должны принимать, а если мы соблазним этого человека - чем угодно: гордостью ли, высокомерием ли своим, каким-нибудь смущающим поступком или отношением, то мы не должны думать, будто это ничего не значит, раз человек этот кажется как бы ничтожным. Наоборот, послужить этому человеку - великое дело: служа ему, мы служим Самому Господу и принимаем Самого Господа, а соблазняя этого человека, мы подвергаемся опасности страшного наказания. "А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской" (Мф.18:6), - то есть не нужно относиться к человеку с презрением, отвергать его или, тем паче, какими-либо нехристианскими поступками соблазнять, потому что, служа этому человеку, мы сподобляемся величайшей награды - мы принимаем Самого Христа; если же ведем себя не по-христиански, то подвергнемся страшнейшему наказанию, которое настолько ужасно, что лучше было бы утопить нас с камнем на шее в море.

Далее Спаситель, Господь наш Иисус Христос, говорит о том, как нужно с соблазнами бороться, хотя Он и предостерег всех нас, чтобы мы не соблазняли друг друга, чтобы мы понимали, что, соблазняя друг друга, мы подвергаем себя страшному наказанию, однако же Он предупреждает нас и о том, что все же соблазнов будет много и мы должны быть готовы к этому и знать, как себя вести в этих случаях. Людей, не принимающих учение Христово, на самом деле гораздо больше, чем истинных христиан, потому что есть и христиане мнимые - например, христиане разных неправославных вероисповеданий. Да и среди самих православных есть немало людей, которые только по видимости носят имя Христово, но не хотят понуждать себя к жизни по Евангелию, едва-едва исполняя лишь внешнюю сторону обрядов, кроме того, есть много людей вовсе не принявших евангельскую проповедь. Все это приводит к тому, что соблазнов должно быть чрезвычайно много, и столь сильных, страшных, губительных, что Господь наш Иисус Христос говорит: "Горе миру от соблазнов" (Мф.18:7). То есть испытание это будет настолько страшно, что Спаситель даже выражает сочувствие миру, на который должно прийти множество соблазнов, готовых отвлечь людей от служения Богу и погубить их: ведь если человек поддается этому соблазну, то он погибает, далее говорится: "Горе миру от соблазнов, ибо надобно прийти соблазнам, но горе тому человеку, через которого соблазн приходит" (Мф.18:7). Мы должны понять то, чего мы часто не понимаем, о чем мы всегда забываем: соблазнов избежать невозможно. Некоторые думают, что если они будут усердно молиться, то их никто и ничто никогда не соблазнит, и в этом они видят суть своего подвига: жить так, чтобы соблазнов вокруг нас не было. Конечно, по возможности мы должны избегать соблазнов, удаляться от тех мест, где они есть. Но совершенно избежать их никак нельзя, соблазны приходят к нам через людей, через мир, через разные обстоятельства, через помыслы, то есть через внушения демонов, от дьявола, от нашей собственной плоти, источников соблазнов множество, но святые отцы говорят, что есть три основных - это дьявол, мир и плоть, наше собственное падшее естество. Поэтому даже если мы совершенно удалимся от мира, что, в особенности в наше время, практически невозможно, то уж от собственного естества и от дьявола мы не спрячемся никак. Некоторые наивные люди думают, что если они запрутся в комнатах, то дьявол их там уже не искусит. Однако такому человеку, наверное, будет еще страшнее и демоны над ним еще больше посмеются, чем над тем, который как-то борется среди искушений и понимает, что бежать-то, собственно, некуда. От себя не убежишь, как говорит пословица. Иные люди, даже находясь в монастыре, думают, что если, допустим, здесь у них какая-то брань, то стоит перейти в другой монастырь или в какое-нибудь другое место - и там соблазнов не будет. Но они настигают человека везде, и даже если бы, как-то оберегая себя, мы получали очень мало впечатлений или если бы в раннем детском возрасте ушли в монастырь, то все равно даже через те немногие впечатления, что у нас есть, дьявол может действовать и возмущать нашу душу, усиливать действие этих впечатлений до таких размеров, что они будут потрясать нас, и какое-нибудь ничтожное воспоминание проявится страшной бурей в нашей душе. И наоборот, самые страшные соблазны и искушения под действием благодати Божией могут ослабеть и превратиться в почти что несуществующие, они будут как бы изглажены из нашей памяти, и впечатление это из нашей души будет уничтожено. "Горе миру от соблазнов, ибо надобно прийти соблазнам" - вот что мы должны помнить. Соблазнам нужно прийти, от них не убежишь, мы всегда должны быть к ним готовы, мы от них не спрячемся. Чтобы бороться с грехом, нужно не избегать соблазнов (хотя по возможности должно все же остерегаться их), а быть готовым правильно против них действовать. Если бы соблазны не могли отпечатлеваться в нашем уме, то внешние впечатления не производили бы на нас никакого действия, потому что в конечном счете причиной действенности соблазнов является наше падшее естество. Если бы наше естество было чистым, бесстрастным, тогда любые впечатления, даже те, что обычно являются соблазнительными для всех, оказались бы для нас совершенно безразличными. Мы знаем, что некоторые отцы достигали такого бесстрастия, что для них не были соблазнами даже, скажем, человеческая нагота или дурное общество - они и в нем пребывали бесстрастными. Возьмем в пример самих апостолов, которые проповедовали по всему миру, общались с самыми разными людьми и никогда не соблазнялись, но наоборот, проповедовали слово Божие и обращали к Богу тысячи и тысячи людей, потому что бесстрастие в них было столь укоренено, что они не могли ничем соблазниться. То есть все дело в нас самих, в нашем внутреннем состоянии. В Евангелии нигде не говорится, что надо удаляться от мира - потому что это не всегда возможно. Учение евангельское универсально, оно действительно и в пустыне, и в многолюдных городах, и на торговой площади: от соблазнов можно избавиться и на торговой площади, но от соблазнов не убежишь и в пустыне - все зависит от нашего внутреннего состояния. Иной уединяется в пустыню и приносит туда с собой всю суету, бурю греховных помыслов, а другой умудряется сохранить внутреннюю тишину и безмолвие среди самого соблазнительного и суетного многолюдства.

Однако, как мы знаем, есть много людей, для которых Евангелие настолько ничтожно, что как бы и не существует, для них это одна из многих книг, на которую можно не обращать внимания, а есть и настолько безразличные к истине, что даже никогда Евангелия и не открывали, оно кажется им скучным и ненужным учением. На таких людей не действует устрашение Спасителя: "Горе тому человеку, через которого соблазн приходит". И потому хотя Спаситель и устрашает того человека, через которого приходит соблазн, однако затем учит нас, как соблазнам, действующим на нашу душу через чувства и ум, противостоять, и делает Он это при помощи очень емких, значимых образов. Но мы по своему каменносердечию относимся к этому слишком спокойно и те жестокие примеры, которые приводит Спаситель, воспринимаем поверхностно, как бы пробегаем их глазами, поскольку не принимаем всем сердцем этого учения, выраженного кратко, но очень важного для внутренней борьбы, для того, чтобы избавиться от соблазнов. Ведь если мы эти соблазны примем, то нам действительно будет горе. И поскольку мы относимся к этому безразлично, необходимо обратить особое внимание на следующее: раз нужно было именно такими необыкновенными словами показать, как бороться с соблазном, значит, эта борьба имеет чрезвычайное значение и надо приложить огромные усилия, чтобы победить соблазны, так или иначе отпечатлевающиеся в нашей душе.

Если же рука твоя или нога твоя соблазняет тебя, отсеки их и брось от себя: лучше тебе войти в жизнь без руки или без ноги, нежели с двумя руками и с двумя ногами быть вверженным в огонь вечный. Или по-славянски: аще ли рука твоя или нога твоя соблажняет тя, отсецы ю и верзи от себе: добрейше ти есть внити в живот хрому или бедну неже две руце и две нозе имущу ввержену быти во огнь вечный (Мф.18:8), - то есть жестокость наша по отношению к себе в борьбе с соблазнительными помыслами или какими-либо другими соблазнительными явлениями нашей жизни должна быть столь сильной, чтобы мы уподоблялись людям, отсекающим собственную руку или ногу: представьте себе такую ужасную картину, когда вдруг человек по какой-то причине отсекает себе свои собственные члены. Бывает, какая-нибудь болезнь вызывает настолько страшную опасность для жизни, что вынуждает ампутировать конечности, и человек после долгого раздумья с трудом соглашается пойти на это, чтобы избежать более страшной опасности, то есть смерти, а некоторые даже не решаются - так боятся. И вот Спаситель предлагает нам именно такой образ: отсечение руки или ноги. Причем здесь говорится не о каком-нибудь медицинском вмешательстве со всеми предосторожностями, но о грубой жестокости: если тебе мешает твоя рука, отсеки ее и брось от себя. Не просто нужно ее отсечь, не просто от нее избавиться, но еще с какой-то даже ненавистью от себя отбросить - как то, что вводит тебя в погибель, как то, что тебя пленяет и делает для тебя невозможным войти в жизнь в высшем смысле слова, поскольку то, что мы сейчас испытываем, то, как мы сейчас живем, не является жизнью, это, скорее, смерть, некое умирание, которое постоянно нас сопровождает, которое нас объемлет. А истинная жизнь начнется тогда, когда не будет этой борьбы между наслаждением и страданием, между жизнью и смертью, постоянной борьбы с теми опасностями, которые, по словам святителя Игнатия (Брянчанинова), "воюют" против человека и приближают его телесную смерть. Потому лучше избавиться от каких-то вещей, которые нас соблазняют, даже если бы они были нам так дороги и так близки, как бы собственные члены тела; избавиться от них и стать, как нам кажется, людьми несовершенными или не всесторонне развитыми (так говорят в миру - мол, человек должен быть всесторонне развитым; Евангелие предлагает совершенно противоположный образ: не всесторонне развитым, а, наоборот, хромым или одноруким). Лучше стать такими вот уродами, но войти в жизнь вечную, чем, будучи всесторонне развитыми, сохранив все, что нам дорого, погибнуть, быть вверженными в геенну огненную. Здесь под членами тела можно подразумевать и людей, которые нам близки, и какие-то привычные нам занятия, и привычный нам образ жизни, но в первую очередь, конечно же, под образом наших членов, которые мы отвергаем от себя, имеются в виду наши поступки и помыслы. В конечном счете это и есть наиболее точное понимание предложенного евангельского образа.

Можно видеть здесь одни только помыслы, а можно попытаться истолковать эти евангельские выражения еще и следующим образом. Отсеченная нога - это наше стремление ко греху, отсеченная рука - это наши греховные дела, потому что руками человек все делает. И далее: "…если глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя, лучше тебе с одним глазом войти в жизнь, нежели с двумя глазами быть вверженным в геенну огненную" (Мф.18:9) - под глазом можно понимать сам помысел. Итак, рука - это дела, нога - это стремление ко греху, а глаз - это самый помысел, ибо с помысла все начинается. Можно, конечно, это толкование не принимать, но для нас важно, что соблазн нужно отсекать с такой же по отношению к себе жестокостью, как если бы мы отсекали или вырывали собственные члены: представьте себе, как человек вырывает свой глаз и с ненавистью бросает его от себя. Вот так мы должны бороться и с помыслами, и вообще с соблазнительными вещами: сначала отсечь их, а потом их от себя еще и отбросить, думая при этом и о будущей жизни: о том наказании и о том блаженстве, которые нам уготованы. Только тогда мы сможем победить соблазн. Если до нашего сердца не дойдет, что необходимо по отношению к самому себе проявить такую жестокость, можно сказать, бесчеловечность, то мы никогда не научимся бороться с греховными помыслами, никогда не победим себя и никогда не изменимся.

Некоторые забывают, что Евангелие - это учение Сына Божия, учение Божественное, это учение совершенно правильное, истина без всяких искажений, без всяких ошибок, без всякой тени неточности. И потому никто из нас не может оказаться в таких условиях, где бы Евангелие стало для него ненужным, хотя бы какая-то его часть. Это - Божественные законы, не просто явленные и данные нам, но, скорее, нам открытые, ибо они существуют от века; как существуют законы вещественного мира, так же существуют и законы мира духовного, и обойти или изменить их нельзя, они открыты нам Господом Иисусом Христом. Если мы не будем следовать этим законам, попытаемся как-то, с нашей точки зрения мудро, их обойти, это будет равнозначно тому, как если бы кто подумал, что он бросит камень вверх и вот именно в данном случае произойдет какое-то исключение и брошенный камень не упадет на него обратно. Но такого не произойдет: камень упадет и расшибет этого человека. Так и в духовной жизни: нам иногда кажется, что все может быть как-то иначе, что непреложность духовных законов условна. Но это не так, и мы должны понимать, что от соблазнов не уйдешь, что они всегда будут нас преследовать, всегда будут бороться с нами, бороть нас, как сказал Спаситель: "Горе миру от соблазнов, ибо надобно прийти соблазнам". И если мы начнем убеждать себя, что борьба с помыслами не обязательно должна быть такой жестокой, то мы никогда не выйдем в ней победителями, и виноваты в этом будем мы и только мы. Это очень важный момент в духовной жизни: пока мы не поймем, что необходимо вот такое ужасное насилие над собой, такое необыкновенное понуждение себя, мы не избавимся ни от одной страсти и даже не сдвинемся с мертвой точки. И все будем искать причину в чем-то. А причина в том, что мы не хотим исполнять Евангелие. Причина в том, что мы почему-то желаем быть исключениями, хотя по большей части мы можем быть исключениями только в худшую сторону, а отнюдь не в лучшую.

Далее Господь наш Иисус Христос вновь говорит об отношении к ближним, потому что без смирения перед ближними, без правильного отношения к ним, прежде всего к нашим братьям и сестрам во Христе, к нашим единоверцам, не может быть спасения. Неприятно об этом говорить, но по большей части мы вообще не думаем о других людях. "Смотрите, не презирайте ни одного из малых сих, ибо говорю вам, что ангелы их на Небесах всегда видят лице Отца Моего небесного" (Мф.18:10). Вновь Спаситель говорит о малых, то есть о тех людях, которые в наших глазах выглядят ничтожными, ничего не значащими, которые кажутся самыми обыкновенными и заурядными. И вот этих людей мы не должны презирать, хотя на самом деле мы иногда испытываем презрение даже к тем, которые во всех отношениях выше и лучше нас. Спаситель же учит нас не презирать и тех людей, которые кажутся ничтожными. Мы должны смотреть не на их видимое ничтожество, но на то, что ангелы, охраняющие их, предстоят пред лицом Божиим; и тот, кто в наших глазах кажется ничтожным, перед Богом велик, потому что ангел его молится Самому Творцу о спасении этого "ничтожного" человека. Ибо Сын человеческий пришел взыскать и спасти погибшее (Мф.18:11). Человек может казаться малым не только в силу своих скромных качеств, допустим малых умственных способностей, или по причине своего скромного положения в обществе, но человек может казаться малым и из-за своих грехов. Это может быть тяжкий грешник, который не соблюдает заповеди, не живет церковной жизнью, однако же и этого человека мы не должны презирать, говорит Спаситель, потому что, во-первых, ангел его молится Богу и предстоит пред лицом Божиим, а во-вторых, и Сам Сын Человеческий, то есть Господь Иисус Христос, пришел, чтобы взыскать, то есть найти и спасти, это затерянное, падшее существо, настолько удалившееся от Бога, что уже как бы погибшее. И если Господь пришел его взыскать, и сошел с небес, и воплотился, и все употребил для того, чтобы самого ничтожного, самого грешного, самого опустившегося человека привлечь к Себе, то мы не имеем права презирать кого бы то ни было.

Как вам кажется? Если бы у кого было сто овец и одна из них заблудилась, то не оставит ли он девяносто девять в горах и не пойдет ли искать заблудившуюся? (Мф.18:12). Образ этот был понятен древним иудеям. Поскольку скотоводство являлось одним из основных занятий этих людей, то каждый из них прекрасно понимал, что, если бы хоть одна овца из его стада потерялась, он вынужден был бы пойти ее искать и весьма-весьма обрадовался бы, если бы эту овцу нашел. Если мы так радуемся о своем имуществе, когда находим, казалось бы, уже потерянную вещь, в данном случае овцу, то тем паче Бог радуется о каждой живой душе, о каждом человеке: "И если случится найти ее, то, истинно говорю вам, он радуется о ней более, нежели о девяноста девяти незаблудившихся" (Мф.18:13). У нас же получается, что мы радуемся, если находим утерянную дорогую вещь, а человеком совершенно пренебрегаем, как будто он есть гораздо худшая вещь, чем та, что мы потеряли. Таким образом, на деле оказывается, что любви в нас совершенно нет, раз мы переживаем о сохранности своих вещей и совершенно безразличны к тому, спасается или погибает человек. Но если уж мы не можем сразу приобрести любовь, то по крайней мере должны сокрушаться о своем каменносердечии, о равнодушии к людям. Так нет воли Отца вашего Небесного, чтобы погиб один из малых сих (Мф.18:14). То есть если человек погибает, то он погибает не по воле Божией - некоторые неверно полагают, что одним предназначено спасаться, а другим погибать, - а сам уготавливает себе погибель, противясь воле Божией; Отец Небесный ищет спасения каждого человека, даже самого отвратительного, самого падшего. Если бы мы и были уверены (хотя до конца никто в этом не может быть уверен), что, с точки зрения здравого смысла, какой-то человек уже не в силах спастись и не спасется никогда, - мы и этого человека не должны презирать. Потому что и этот погибающий (можно даже сказать, погибший) человек погибает не по воле Божией, а противясь ей; и поскольку воля Божия заключается в том, чтобы он спасся, мы не можем презирать этого человека: ведь как мы будем негативно относиться к тому, кого любит Небесный Бог Отец?

Так нет воли Отца вашего Небесного, чтобы погиб один из малых сих. Если же согрешит против тебя брат твой, пойди и обличи его между тобою и им одним; если послушает тебя, то приобрел ты брата твоего (Мф.18:14-15). Здесь часто неправильно понимают слово "обличи" как нечто отрицательное, как, может быть, некий крик, оскорбление, но это не так. Когда мы презираем брата, мы бываем к нему совершенно безразличны, он для нас как бы не существует и потому мы предоставляем его самому себе. Но если мы имеем истинную любовь к человеку, то мы не должны презирать своего погибающего брата, оставлять его в неведении о своих грехах, предоставлять его самому себе, мы должны обличить его именно из чувства любви. Это не обязательно относится к каждому из нас, тут нужно знать свое расположение: делаю я это по любви или обличаю от злобы, от ненависти, просто для того, чтобы досадить человеку. Если такого чувства любви нет, то, вероятнее всего, тут есть какой-то страстный мотив, и мы не должны им руководствоваться. Тогда нам лучше оставаться в бездействии, чтобы не получилось, что мы обличаем не ради спасения, а ради удовлетворения своей страсти. Тут речь идет не об обличении с целью досаждения, а об обличении исключительно из любви. Если же согрешит против тебя брат твой, пойди и обличи его между тобою и им одним; если послушает тебя, то приобрел ты брата твоего (Мф.18:15). Вот таким образом, тайным обличением, совершается приобретение ближних. Откровение помыслов, собственно, и есть то самое действие, которое предписывает Евангелие, с той только поправкой, что погибающий брат или погибающая сестра сам приходит к старцу или старице и все рассказывает. Старица же обличает его не для того, чтобы удовлетворить свою страсть, а для его спасения. И потому, когда мы все рассказываем на откровении помыслов или на исповеди, мы не должны бояться обличения, мы должны жаждать его, потому что через это обличение - в какой бы форме оно ни было выражено: может быть, в форме строгой, грубой, может быть, в форме ласковой - человек спасается, он вновь приобретается для Бога.

Если же не послушает, возьми с собою еще одного или двух, дабы устами двух или трех свидетелей подтвердилось всякое слово (Мф.18:16). Этот, конечно, исключительный случай иногда допускается ради того, чтобы принести пользу погибающему брату или сестре. В монастырях происходит, например, таким образом: нерадивую послушницу или монахиню вызывают старшие сестры и беседуют с ней, пытаются вразумить - бояться этого не нужно. Бояться надо греха, а не обличения, потому что именно оно исцеляет от греха. И строгости монастырской не нужно бояться, потому что, с одной стороны, основное наше произволение - к спасению, а с другой стороны, мы по немощи человеческого естества постоянно от него уклоняемся в некоторые греховные желания. Произволение наше, так сказать, в мелочах, во второстепенных вещах колеблется, поэтому мы должны быть готовы к обличению, к строгости, к наказаниям, ведь таким образом спасается наша душа, и в этом проявляется любовь, а отнюдь не какая-либо неприязнь. Некоторые же иногда считают, что если кто-то пошел пожаловался, рассказал что-то про него, то поступил плохо. Бывает, конечно, кто-то сделает так и из желания досадить той или иной сестре, но по большей части, я думаю, это делается у нас ради того, чтобы не оставить сестру в неведении о ее греховных поступках. Ведь порой со стороны бывает виднее, так как поступки и слова других людей мы способны оценить более трезво, чем свои собственные.

Если же не послушает, возьми с собою еще одного или двух, дабы устами двух или трех свидетелей подтвердилось всякое слово, если же не послушает их, скажи церкви, а если и церкви не послушает, то да будет он тебе, как язычник и мытарь (Мф.18:16-17). Святые отцы так и поступали: если человек не слушался всего церковного собора - чаще всего это был собор епископов той или иной Поместной Церкви или даже всех Церквей, Вселенский Собор, - такого человека отвергали. А в монастырях это бывает так: если человек не хочет внимать тому, чего требует от него все общество, все сестринство какого-либо монастыря, то такого человека нужно из этого общества извергнуть, чтобы он не отравил других, а также для того, чтобы это отторжение от общества послужило ему самому ко спасению, чтобы оно заставило его опомниться и понять - хотя бы такой ценой - какой страшный поступок он совершил, понять, что он погибает. Тут применяется жестокость, но жестокость с целью исцеления. Если же мы будем к такому человеку снисходить и все ему прощать, то скорее всего этот человек будет все более и более развращаться. Так советует поступать, например, преподобный Нил Сорский: неисправляющегося брата из монашеского общества изгонять.

Истинно говорю вам: что вы свяжете на земле, то будет связано на небе; и что разрешите на земле, то будет разрешено на небе (Мф.18:18). Эти слова, конечно, более всего относятся к апостолам и их последователям, наследникам их благодати: епископам, в значительной мере к священникам, - но вообще это можно отнести и ко всему христианскому обществу, не в том смысле, что все, что бы мы не связали на земле, будет связано на небе, а в том, что, если мы будем действовать по Евангелию, слова наши будут иметь столь великую силу, что они будут действительны, значимы и на Небесах. Если же какой-нибудь священник или епископ, пользуясь своей властью, или, допустим, настоятельница, или общество братьев или сестер монастыря, или даже целый народ будет проявлять упорство в каком-либо неправильном мнении, то пусть этот человек или все это огромное множество людей не думают, что их слова, их твердость будут иметь какое-то значение. Наша твердость и наши слова лишь тогда имеют значение и огромную силу, когда они находятся в согласии с Евангелием. И если даже самый ничтожный человек, например ничего не значащий ребенок, скажет что-либо по Евангелию, то слово его будет твердо и поистине действенно на Небесах, а если даже самый великий в церковной иерархии человек, епископ или патриарх, скажет противное Евангелию, - слово его будет ничтожным и ничего не значащим. Вот о чем говорил Спаситель, а не о том, что любой человек, облеченный иерархической властью, может делать все, что ему угодно. Тот, кто так думает, предполагает, получается, что Бог будет повиноваться любым его желаниям, как будто бы Бог - это какая-то безличная субстанция, которой вот этот исполненный энергии и разума человек руководит, - это я, конечно, говорю иронически, такого быть не может. Бог повинуется только тем, кто действует по Его воле, а правильнее сказать - это мы повинуемся Богу, и тогда слова наши, поскольку мы являемся проводниками Божественной воли, имеют великую силу.

Истинно говорю вам: что вы свяжете на земле, то будет связано на небе; и что разрешите на земле, то будет разрешено на небе. Истинно также говорю вам, что если двое из вас согласятся на земле просить о всяком деле, то, чего бы ни попросили, будет им от Отца Моего Небесного (Мф.18:18-19). То есть если мы будем просить Бога о каком-то деле - не вообще о любом, а об угодном Богу деле, если мы будем молиться о том, что Богу угодно, то просьба наша будет удовлетворена. И это единение вокруг воли Божией принесет свои обильные плоды, ибо где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них (Мф.18:20). То есть когда люди собираются не ради своего имени, а во имя Божие, и не просто прикрываются именем Божиим, именем Господа Иисуса Христа, но на самом деле действуют во имя Его, тогда среди них присутствует Сам Господь; если же Он среди них присутствует, то Он ради Своего имени, ради славы Божией сделает все.

Вкратце подводя итоги этой беседы Господа с учениками, можно сказать, что необходимо для того, чтобы войти в Царство Небесное (я уж не говорю о том, чтобы быть там большим, ведь неизвестно, войдем ли мы вообще в Царство Небесное, это для нас сокрыто, это тайна; любой здравомыслящий человек думает только о том, как бы в Царство Божие просто попасть, но отнюдь не о том, чтобы занять там какое-то преимущественное место). Итак, прежде всего нам нужно быть столь же искренне смиренными, как искренне смиренны дети; нужно стараться никого не соблазнять, очень страшиться этого, а самим быть готовыми к борьбе с соблазнами - с необыкновенной жестокостью к себе. Кроме того, мы не должны презирать даже самого ничтожного, самого грешного человека, и, если обладаем даром любви, наш долг - все делать для его спасения, не быть безразличными к нему, если же не имеем любви, то по крайней мере не досаждать этому человеку, а самим смиряться и укорять себя.

Самое главное, ради чего я, собственно, эту беседу хотел провести, на что больше всего нужно обратить внимание, - это необходимость искреннего смирения и жестокой борьбы с соблазнительными помыслами, потому что если мы этих духовных законов соблюдать не будем, то никакой самый мудрый совет или даже усердная молитва нам не помогут. А пожалуй, и помыслы гордости можно тоже воспринимать как соблазны, поэтому не будет ошибкой даже свести все к одному - к жестокой, мужественной борьбе с соблазнами, такой, словно бы мы отсекали собственные члены. Если мы не поймем этого, никаких изменений никогда не будет и никто нам никогда не поможет: ни Антоний Великий, ни старец Силуан Афонский, ни Амвросий Оптинский, ни святитель Игнатий (Брянчанинов), ни Иоанн Златоуст, - чтение творений этих святых отцов не принесет нам пользы. Если бы мы даже были исполнены необыкновенной, нечеловеческой мудрости и знали прекрасно все святоотеческое учение, но при этом не проявляли бы такого вот жестокого понуждения, то все равно толку не было бы никакого, мы остались бы безуспешными. Пройдут год, два, десять, двадцать, тридцать лет, а окажется, что "воз и ныне там".

Вопрос. Бывают такие ситуации, когда в храм приходят со своей бедой люди, которые мало ходят в церковь. Я не знаю, могу ли я в таких ситуациях их упрекнуть, что они не ходят в храм?

Ответ. Когда человек приходит с бедой, прежде всего необходимо сочувствие. Это понятно. А если ты будешь говорить: "Сам виноват: в храм не ходил, не молился - вот и поделом тебе, будешь знать, как Богу не молиться", - то это может плохо кончиться. Один священник мне рассказывал, как потом сокрушался от своей неопытности. Пошел он квартиру освящать. И хозяйка этой квартиры стала рассказывать ему о каких-то скорбях, о своих болезнях, о том, что, кажется, умер кто-то из ее родственников. А он говорит: "Ну вот и правильно: в церковь вы не ходили, Богу вы не молились. Все справедливо". Та разрыдалась, и в общем результата никакого не было: только человека обидел и все. Говорить подобное человеку надо очень сдержанно, взвешенно, как бы дозировано, насколько он может это принять. Пусть ты тысячу раз права, но если он этого не принял, результата никакого не будет. Бывает, что и сдержанно говоришь, и то человек может обидеться - люди-то гордые и поэтому немощные, не могут потерпеть. Но все же нужно как-то мягко, очень мягко что-то сказать ему в той степени, в какой он может принять. Это, конечно, трудно, но нужно научиться. Бывают какие-то особенные, экстренные случаи, когда, если человеку не скажешь всего сейчас, то потом у него уже больше не будет времени: допустим, человек болен какой-то смертельной болезнью, у него рак. Ему нужно сразу сказать: знаешь что, ты должен исповедаться, причаститься, собороваться, покаяться за всю свою жизнь, а иначе ты погибнешь; если же будешь медлить, то можешь и не успеть. Или человек идет на войну, в Чечню отправляют - тут тоже нужно сказать, чтобы срочно сделал то-то и то-то, потому что потом может не быть времени. А в остальных случаях, когда ситуация позволяет, нужно стараться быть мягким, думать о пользе человека, а не о том, прав ты или нет. Что толку от нашей правоты, если мы человеку принесли вред.

Вопрос. Как именно Бог присущ всему сотворенному? Ведь не сливается, не растворяется же Он совсем, так как тогда получился бы пантеизм, но ведь и не присутствует просто во всем?

Ответ. Бог присущ всему Своим действием, потому что все сотворенное - это Божественное действие, это Божественная энергия, или, как выражается Максим Исповедник, Божественные слова, логосы по-гречески, и поэтому, во-первых, все это присутствовало в Божественном разуме еще до того, как было сотворено, приведено из небытия в бытие, а во-вторых, оно присутствует в Боге как Его действие. Если бы Бог, по выражению псалмопевца, отнял Дух Свой, то, говоря образно, все исчезло бы и обратилось в прах. Бог присущ всему, или вездеприсущ, это во-первых. Во-вторых, Бог находится везде, поэтому Он вездесущ. Поскольку Он существо совершенно простое, то нельзя сказать, чтобы Он в одном месте находился более, в другом менее, но везде Он присутствует полностью, всем Своим существом.

В то же время все сотворенное удалено от Бога в большей или меньшей степени в зависимости от своей природы, удалено не местом, но природой, то есть каждое сотворенное существо воспринимает Бога в меру той способности восприятия Божества, которая дарована ему Самим Творцом. С неодушевленным веществом это происходит иначе, чем с животными, растениями или тем более с существами разумными. Человек или ангелы удаляются или приближаются к Богу в зависимости от своего произволения - в данном случае уже не только природы, но и произволения. Мы далеки от Бога не потому, что Его здесь нет, что Он на небе, как некоторые по наивности своей думают, а потому, что мы от Него удалены душой, своим произволением, грехами, мы устремлены умом своим, духом, своим существом не к Богу, а, если можно так выразиться, в противоположную сторону, не в бытие, а в небытие (конечно, до определенной степени, поскольку мы люди все-таки верующие). Обо всех же людях вообще можно сказать, что они совсем не стремятся к Богу - наоборот, совершенно от Него отвращаются. И вот, своей природой или произволением мы более или менее удалены от Бога, поэтому человек уподобляется скотам, по словам пророка Давида: "Человек в чести сый не разуме, приложися скотом несмысленным и уподобися им" (Пс.48:21). Значит, скоты, то есть звери, животные - по-русски (так как по-славянски "животные" - это всякое живое существо, и человек в том числе), удалены от Бога своей природой, они не способны воспринимать и славить Бога разумно, но только самим своим бытием, самим своим существованием прославляют Бога, как бы сами того не осознавая. А мы, будучи разумными существами, удалились от Бога своим произволением и в этом уподобились несмысленным скотам, то есть таким существам, которые удалены от Бога своей природой. И тем не менее даже в наибольшей степени противящееся Богу существо содержится Божественной благодатью, Божественным действием, допустим демоны. Поскольку они существуют, то самим своим существованием они также прославляют Бога, а поскольку они уклонились от Божественной воли, исказили свое произволение, то они являются и богопротивниками и таким образом превратились из ангелов в демонов.

Бог везде присутствует, но ни с чем не сливается, потому что природа сотворенного и природа Божества, единого несотворенного вечного Существа, бесконечно друг от друга отстоят, а соединяет их то действие, которое проистекает из Божества и дает бытие всему. Оно и человека, и вообще весь мир, все миробытие соединяет с Божеством, но, хотя эта энергия, действие, и происходит из сущности Божией, она не является сущностью Божией, как и человеческое действие проистекает от того или иного человека, но не является им самим. Что же касается благодати, то есть действия, которое помимо того, что дает бытие разумным существам, еще особенным образом на них изливается, - то это также Божественное действие, и происходит оно из сущности Божества, но не отождествляется с нею, хотя извечно и соприсносущно, то есть соприсуще Божеству и сущности Божества. Оно одухотворяет разумную тварь - ангелов и людей, но не соединяет их с собой, не отождествляет полностью человеческую и Божественную природу. Исполненная порывом любви человеческая природа, которая также сообщается с Божественной благодатью и стремится к Богу, бесконечно обожествляется, но в то же время никогда не может слиться с Божественной сущностью, а только все более и более обогащается той славой, которая из нее проистекает и изливается на разумные существа и на человека в том числе. Вот так Бог является присутствующим везде и одновременно ни с чем не сливается.

Вопрос. В аду Бог тоже присутствует Своей сущностью, раз Он благ?

Ответ. Нет такого места, где Бога было бы меньше, и нет такого места, где Бога было бы больше; если мы говорим: "Отец наш, сущий на небесах", - то не потому, что Он на небесах есть, а здесь Его нет, но потому что там все существа Его славят, Он пребывает во всех, а здесь мы своим произволением от Него удалились. Но если здесь произволение человеческое еще колеблется и возможно изменение, то после нашей кончины, после разлучения души с телом изменение уже невозможно и произволение определяется окончательно. Если человек утвердился в своем отпадении от Бога - вот это и называется адом; там находятся те существа, которые своим произволением окончательно удалились от Бога, и изменения в этом отношении с ними быть уже не может. Потому Бог, конечно же, и там присутствует всем Своим существом не меньше и не больше, чем в любом другом месте пространства, чем на небесах, чем в раю, чем среди серафимов и херувимов, но сами находящиеся в аду существа, демоны и не раскаявшиеся грешники, удалились от Него своим состоянием.

Вопрос. А как же святые места: такое ощущение, что там больше явлено присутствие Божие?

Ответ. Вот ты едешь в святые места, а подвижники уходили в пустыню. Там святых мест не было. Там была пустыня, где подвижники выкапывали себе пещеры. Селились иногда в идольских капищах, которые были отнюдь не святыми, а оскверненными, или на каких-то языческих кладбищах, где толпы демонов на них нападали. Почему они избирали эти места? Потому что искали уединения, тишины и потому что понимали: там легче стяжать внутри себя Бога. Приведу пример. Русские подвижники иеросхимонах Арсений и схимонах Николай подвизались на Афоне. У них был друг иеросхимонах Аникита, из дворянского рода, обладавший некоторыми финансовыми средствами. И как-то, проезжая через Афон, решил он повезти их на Святую Землю. Ну, они, конечно, согласились. И вот на Святой Земле, в Иерусалиме и в прочих святых местах, они тяготились многолюдством и суетой и мечтали скорей вернуться на Афон, в свое уединение. Для нас, конечно же, святая гора Афон - это святыня, но все-таки меньшая, чем места, освященные земной жизнью Спасителя, не так ли? Значит, в уединении, в тишине они ближе были к Богу, чем в суете святых мест. Святые места, освященные жизнью Спасителя, Божией Матери, подвигами святых отцов, именно благодаря жизни и подвигу этих людей являют нам особенную благодать Божию, поскольку, благоговейно относясь к этим местам, вспоминая жизнь святых, мы таким образом приближаемся к Богу. Но вот Серафим Саровский, например, никогда не был на Святой Земле. Он только любил называть по-евангельски разные места, где он подвизался: "он пол Иордана" (по-русски "Заиорданье"), "Гора Елеонская". Конечно же, речка Саровка с Иорданом не имеет ничего общего, но там он больше и глубже постигал описанные в Евангелии события из жизни Спасителя и ближе был к Господу, чем мы, даже когда пребываем на святых местах.

Вопрос. Если человек борется за свое спасение, то разве он должен думать, что он спасен? Он, наверное наоборот, считает себя погибающим? Как это соотнести со спасением?

Ответ. Человек смиряется, кается, но надеется на милость Божию, и в конце концов бывает и извещение. Иные не получают извещения, а другие, имея глубочайшее смирение, несмотря на то, что сами себя осуждают на ад, одновременно чувствуют близость к Богу, и даже необыкновенную близость, и имеют извещение о милости Божией, и пока они так смиряются, до тех пор эта близость продолжается, а по мере умаления смирения удаляется и эта благодать и теряется уверенность в спасении. Тут такие вещи - с точки зрения логики противоречивые, но в духовной жизни естественно сочетающиеся. Чем глубже смирение, тем человек спокойнее себя чувствует: он плачет о своих грехах и в то же самое время весь в надежде, - а когда он теряет память о своих грехах, то забывает не только о надежде, но и вообще обо всем, просто живет с каменным сердцем, и все ему безразлично, нет ни надежды, ни отчаяния.

Вопрос. У грешников, наверное, нет благодати Божией, а как же в таком случае Бог может находиться и в грешниках, и в праведниках?

Ответ. Бог находится и в грешниках, и в праведниках одинаково в том смысле, что Он одинаково дает всем бытие. Именно в этом смысле Сам Спаситель говорит, что Отец ваш Небесный повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных (Мф.5:45). Бытие и все блага для бытия даруются всем одинаково. А кроме того, Бог везде одинаково присутствует Своим существом, не только в людях, но везде - в каждой точке пространства, в раю, в аду, на земле, в серафиме и в херувиме, в праведном человеке и в ничтожном каком-то черве, однако являет Себя только существам, способным к Его восприятию, то есть разумным, да и среди этих разумных существ более достойным Он является в большей степени, менее достойным - в меньшей степени, совсем недостойным - никак.

Вопрос. Искупление людей не является для Бога необходимостью, Он мог бы просто взять и прекратить наше бытие?

Ответ. Когда Бог сотворил все существующее и в том числе разумные существа, то Он, конечно же, предвидел падение человека и предусмотрел способы для его спасения, для его искупления после падения. Несомненно, необходимостью это не является, но для чего тогда Он и сотворил эти существа, если обрек их на муки? По мнению некоторых отцов, даже так называемые вечные муки после воскресения мертвых - это будет та же самая благость и любовь Божия, которая существами, не приспособленными к ее восприятию, просто будет ощущаться не как блаженство, а как некоторое мучение, некоторое сожаление, укорение совести, неудовлетворенность или, может быть, иным каким-то неизъяснимым для нас образом; этот свет Божественный будет для одних блаженством, а для других мучением, но тем не менее это будет та же самая Божественная любовь. Мы и сейчас видим, например, что одни люди, прикладываясь к некоторым святыням, святым мощам, к чудотворным иконам, чувствуют особенную благодать, особенное душевное утешение, а другие, бесноватые, испытывают мучение, но Бог же не является творцом зла, не желает их мучить - сама эта благость Божия для них мучительна. На примере этого мы можем представить себе, что будет с нераскаявшимися грешниками в будущей жизни. Благость Божия будет изливаться на всех, но для одних она станет блаженством, для других же - страданием. Итак, Бог всегда думает о спасении человека, а прекратить бытие того или иного разумного существа - это значило бы, во-первых, перестать быть существом любящим, во-вторых, что зло того или иного нераскаянного грешника или демона победило Божественную благость. Он как бы восстал против Бога и сказал Ему: "Напрасно Ты меня сотворил, уничтожь меня". Но благость Божия непобедима, и поэтому она неизреченно изливается даже на те существа, которые Ему не покоряются. Бог не хочет уничтожать разумные существа, потому что любовь Его безгранична и всепобеждающа. Ничто не может подействовать на Божество так, чтобы изменить Его Божественные свойства: любовь, благость и подобные им.

Вопрос. Если времени для Бога не существует, если Он пребывает в постоянном, неизменном настоящем, то как же говорится, что мира сотворенного не было, а потом Бог его сотворил, ведь это тоже изменение? Или нашим ограниченным разумом это постичь невозможно?

Ответ. Безусловно, наш разум ограничен, мы не можем все постичь, и те люди, которые утверждают, что они могут познать Бога, что Бог познаваем в полной мере, конечно, богохульники или просто безумцы. В то же время что-то для нас изъясняется в Божественном Откровении или святыми отцами, и потому этот вопрос тоже имеет ответ. Бог неизменен, и в Нем ничего не изменялось, в том числе и замысел о творении всего существующего также в Нем пребывал всегда. Если бы этого замысла в начале не было, а потом Бог стал бы размышлять и в конце концов пришел к выводу, что нужно это сделать, то, конечно, мы бы предполагали в Нем некоторое изменение. Но поскольку, как мы знаем, Бог - Существо совершенное, Он неизменен и не может быть изменяем ни в смысле умаления Своего совершенства (потому что это значило бы, что Он становится менее совершенным), ни в смысле приобретения каких-то новых совершенств (из чего следовало бы, что Он изменяется от худшего к лучшему), то и замысел о творении мира, или, как говорят отцы, Логос о сотворении мира, также изначала в Нем присутствовал, и потому сотворение мира ничего в Нем не изменило. Мир появился, но в Боге изменения никакого не было, потому что эти слова, логосы, о бытии той или иной вещи, того или иного существа в Нем были, и в Нем остались, и в Нем действуют. Изменилось нечто лишь вне Божества, Он же остался таким совершенным, неизменным, каким и был всегда.

Вопрос. Батюшка, скажите, пожалуйста, может ли у детей быть лукавство? Если я не ошибаюсь, кто-то из святых отцов сказал, что нынешние младенцы своим лукавством превосходят взрослых.

Ответ. Я не знаю, превосходят ли младенцы лукавством взрослых, смотря в каком возрасте; едва ли младенец, который пьет из сосочки молоко, превосходит лукавством взрослых. Все зависит от того, какие взрослые и какие дети. Мне рассказывала одна пожилая женщина, как однажды шалил на улице мальчик лет десяти, грубо себя вел. Эта женщина была, как говорится, старой закалки и решила ему сделать замечание. В это время гроза началась, она ему и говорит: "Ты не боишься ничего, смотри, плохо будешь себя вести, тебя Бог накажет и молния тебя убьет". А он в ответ: "Иди домой и молись". Она ужаснулась и ушла. Что ей говорить таким детям? Лукавство увеличивается в человечестве, наверное, все больше и больше, об этом рассуждает Нил Мироточивый, вероятно, и другие отцы об этом говорят; даже Иоанн Лествичник, который жил, если не ошибаюсь, в VI столетии, пишет: "Почему наши современные подвижники имеют те же подвиги, что и древние отцы, но не показывают такого преуспеяния? Потому что не имеют той простоты и смирения, которые имели древние". То есть уже в VI веке люди не имели той простоты и смирения, какие имели древние отцы. Что уж говорить про наше время! Потому Господь нам и не дает возможности совершать такие подвиги, что из-за нашей гордости, лукавства мы получим от них скорее вред, чем пользу; а больше ведет Он нас путем смирения. Нам ничего не остается, как только смиряться, когда мы видим лишь свое убожество, немощь, нерадение; мы только и должны идти путем, как сказал Нифонт Блаженный, умного делания, растворенного смирением.

Вопрос. Не могли бы Вы привести конкретный пример жесткости в борьбе с помыслами? Как применить заповедь на деле?

Ответ. Когда нас искушает какой-нибудь помысел, вызванный, может быть, самой нелепой страстью, на вид, казалось бы, мучительной, например унынием или отчаянием, тем не менее мы этим помыслом услаждаемся, потому что повод, который привел нас в уныние, нам кажется справедливым, размышление на эту тему для нас утешительно. Допустим, нас обидели, и мы думаем: "Как же можно отнестись к нам несправедливо, разве можно это терпеть?" - и отсюда, так сказать, и проистекает уныние. И вроде бы мучает этот помысел человека, и в то же время (мы должны себе честно признаться), если бы он нас не услаждал, мы бы не принимали этот мерзкий, отвратительный и как будто мучительный помысел. Для сравнения, чтобы понятнее было, скажу, что и блудная страсть, казалось бы такая вожделенная, казалось бы приносящая наслаждение, тем не менее тоже мучает человека. Собственно и удовлетворение этой страсти - это лишь на мгновение прекращение мучения. На самом деле мучение это, иногда даже гораздо более страшное, чем мучения от других страстей, будет продолжаться и продолжаться. Значит, всякая страсть имеет в себе и сторону как бы услаждающую человека, и сторону мучительную. Преподобный Максим Исповедник говорит, что наслаждение обязательно влечет за собой страдание. И поэтому, когда мы боремся с помыслом, допустим, уныния, мы должны бороться и со всеми его причинами, дорогими для нас, важными для нас, оправдывающими нас: например, что мы вот такие добрые, благородные, а с нами поступили несправедливо, подло, жестоко. Мы услаждаемся подобными мыслями, приходим в некое состояние печали и в этой печали видим некоторое утешение. Нам такое состояние дорого, потому что оно нас оправдывает. Но мы должны мужественно, твердо, с жестокостью отсечь все эти дорогие нам поводы для уныния. Не рассуждать о том, что нам приятно, что льстит нам, но отсечь, хотя бы нам это было непонятно, отбросить всякую мысль, которая приводит в действие ту или иную нашу страсть, допустим уныние. Конечно, без Иисусовой молитвы сделать это невозможно, но и усилие собственное также должно быть.

Вопрос. Вы сказали, что наслаждение, любое, влечет за собой мучение. Где в этой ситуации мучение?

Ответ. Ну конечно, кому будет приятно уныние? На самом деле наслаждение от него заключается в том, что ты принимаешь мысль, будто тебя обидели несправедливо, будто ты хорошая, а к тебе отнеслись плохо. Вот это для тебя приятно, а собственно само уныние, конечно, мучение, потому что на душу человека находят безысходность и мрак. Так уж лучше нам мучиться не от действия в нас страсти, а мучиться в этой борьбе, лучше нам испытать страдание от отсечения греховного помысла - настолько нам привычного, что он стал как бы нашим членом, нашим естеством (ведь вообще страсти к нам приросли и стали нашим вторым естеством). Лучше нам испытать страдание от отсечения этого, так сказать, мысленного члена, чем страдание от самого действия страсти, которое бесконечно и которому даже в этой жизни никогда не будет конца, потому что страсть удовлетворить невозможно - чем больше мы ее удовлетворяем, тем больше она разгорается в нас, а в будущей жизни это мучение будет продолжаться в гораздо большей степени - так, что страсть будет как бы нас пожирать. Здесь, на земле, мы имеем некоторое утешение от того, что общаемся с людьми, от того, что свою страсть отчасти удовлетворяем, а в будущей жизни невозможно будет найти ни какого-либо утешения, ни малейшего удовлетворения и страсть, как некий кровожадный голодный зверь, со всею своею яростной силой набросится на нас и будет сожигать, наподобие огня. Действительно наподобие огня: если и сейчас мы иногда ощущаем страсть как огонь, то в будущей жизни это уже будет почти буквально.

Вопрос. Вы говорили, что для спасения нужно стать таким, как ребенок. Что Вы подразумевали под словом "ребенок": его чувства, знания, его наивность или что-то еще?

Ответ. Я не говорил, что надо стать вообще как ребенок. Если у нас будут знания, как у ребенка, то это плохо. Не знания должны быть как у ребенка, а искренность, должна быть искренность в совершении добродетелей или простота в отношении стяжания смирения, как мы сегодня об этом рассуждали, простота помыслов, то есть нелукавство, но отнюдь не детские знания. Апостол Павел сказал: "На злое будьте дети, на доброе будьте разумны" (см. 1Кор.14:20). И не нужно думать, что, допустим, святитель Игнатий (Брянчанинов), который был ученым человеком, переводил с латинского языка некоторых святых отцов и вообще был мудрым и много знающим, не имел этой детской простоты в евангельском смысле, - безусловно, он ее имел; и не нужно думать, что какой-нибудь деревенский мужик, который пьет водку вместо воды и вообще ничего не знает, уже близок к Царствию Небесному. То есть под простотой имеется в виду душевное состояние, искренность, а отнюдь не какие-то ограниченные умственные способности. Часто бывает, что умственная простота сочетается с душевной простотой, но бывает и так, что чрезвычайно утонченный, умственно развитый, образованный, мудрый человек имеет душевную простоту, а, наоборот, грубый, неотесанный мужик может быть гордым, надменным, хитрым и так далее.

Вопрос. Может ли человек почувствовать смирение, если оно вдруг появится? Ведь гордость же мы в себе замечаем. Как оно проявляется внутренне? В мире, в спокойствии душевном?

Ответ. Смирение может проявляться в снисхождении к ближним, в терпении обид, может быть, даже в радости, когда тебя унижают; действительно, в каком-то внутреннем спокойствии, в особенности при всяких скорбях. Еще, наверное, о смирении свидетельствуют любовь к ближнему, предпочтение ближнего себе. Так что не нужно думать, что какие-то духовные свойства, появляющиеся в человеке, смирение или любовь, никак не объяснимы и вообще не осязаемы. Безусловно, они вполне определенные, конкретные, и мы просто по неопытности не знаем их, либо знаем в лучшем случае только по описаниям святых отцов и поэтому рассказать точно о них не можем. А тот, кто это чувство испытал и постоянно его переживает, тот, конечно, про него может рассказать. Бывают, правда, люди столь простые, что не умеют говорить, но если человек обладает хоть каким-то даром слова, он может о себе и просто рассказать. Египетские подвижники описывают те или иные вещи весьма простыми словами, которые, однако, имеют силу для нас и по сей день.

Вопрос. Научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем и обрящете покой душам вашим. Насколько буквально это применимо к нам, ведь настоящее смирение приобретается многими десятилетиями, значит, и покой душевный сейчас нам приобрести нереально? Мы должны лишь стремиться к этому состоянию. А как относиться к покою в душе сейчас, в страстном моем состоянии: как к временному утешению и укреплению от Господа?

Ответ. Поскольку в нас действует благодать Божия или проявляется, может быть, какая-либо добродетель - смирение или любовь к ближнему, постольку и этот покой водворяется в нашей душе. Мы не имеем представления о том Божественном покое, о той тишине, которая нисходит в душу человека при обильном действии благодати или при полном водворении добродетели смирения, и потому то малое утешение, которое мы испытываем, кажется нам великим; мы удивляемся, потому что не знаем, что такое блаженство, испытываемое людьми, достигшими совершенства.

Вопрос. Если сестра оскорбила, как кажется, безвинно, то есть ты не виновата, то лучше все равно укорить себя и попросить у нее прощения ради примирения или этого не делать? Вообще, нужно ли в любом случае брать вину на себя?

Ответ. Если это не вредит послушанию, работе, если это безразличная вещь, то лучше смириться. А если это в конечном счете вредит делу, тогда нужно высказать ей или, может быть, старшей по послушанию или старице. Допустим, в швейной мастерской кто-то напрасно тебя укорит, что ты неверно шьешь, а ты смиришься и начнешь делать так, как тебе советуют, - на самом деле это будет неправильно и от такого смирения вы будете все время плохо шить; конечно же, в данном случае смиряться не нужно. То есть укорение надо перенести спокойно, смириться именно в этом смысле, но сам смысл замечания не принимать. А если это безразличные какие-то вещи, допустим, кто-то разбил чашку, а укорили тебя, хотя ты ее не разбивала, - ну, можешь смириться. Конечно, тут нужно рассчитывать свои силы, потому что иной смирится, а потом так обидится, что лучше бы ему и не смиряться.

Вопрос. Если раздражению уже поддался, то ведь все равно еще не поздно с ним бороться? В следующий раз раньше его замечу, заранее.

Ответ. Конечно, не поздно. Если, допустим, человек в этот раз поддался ему до какой-то степени, все равно в то время, когда он опомнился, он не должен считать, что все уже, поздно, раз он уже принял помысел и поддался ему, - но должен прекратить действие страсти в тот момент, когда он свое уклонение осознал. И он имеет для этого силу, потому что Бог помогает человеку всегда и способен помочь ему даже тогда, когда тот сильно поддался страсти.

Вопрос. Если при искушении стараешься быстрее открыть старице помыслы, чтобы от них избавиться, то получается, что избегаешь борьбы, и это устроение уже неправильное?

Ответ. Нет, это все правильно, но только, во-первых, не всегда есть возможность исповедать помыслы, а во-вторых, именно потому и нужно бороться с собой, что не всегда такая возможность имеется. В-третьих, вообще, в принципе, нужно бороться с собой и откровение помыслов не мешает и не избавляет нас от борьбы с помыслами при помощи молитвы, оно только помогает, это вспомогательное средство. Самое главное все-таки не откровение помыслов, а молитва. Можно спасаться и не имея возможности открывать помыслы (хотя это и трудно), но только молясь и таким образом облегчая свою борьбу, но невозможно спасаться, когда ты открываешь помыслы, а молитву Иисусову и вообще умное делание оставляешь. Если нет умного делания, то вообще даже непонятно, зачем тогда существует откровение помыслов, потому что это есть как бы сопутствующее делание и вспомогательное, хотя и очень важное.

Вопрос. Если Бог все наполняет, но ни в чем не заключается, то как же Христос - Бог? Если Христос - Бог, то как же второе Лицо могло пребывать одесную Бога в то время, когда Христос был на земле?

Ответ. Я только что говорил, что Бог пребывает везде, что Он не пребывает в одном месте больше, чем в другом, - и тут вдруг вопрос: как же Он мог быть одновременно и на земле, и на небе? Но ведь Он - Бог, Он в каждой точке пространства присутствует одинаково, почему же вас удивляет, что Он был и на земле, и на небе? Если, по-вашему, Он помещается в одной части пространства, значит, Он не помещается в другой: спустившись с неба на землю, Он уже не пребывает на небе? Но если Он занимает какое-то пространство, значит, Он имеет какой-то образ? А если Он имеет образ, то, значит, Он уже не безграничное Существо? Почему же мы тогда называем Его вездесущим? Почему вас это удивляет? Если Бог был во Христе, то что же, Он прямо, так сказать, сгустился, все Божество собралось и вошло в человечество Христа - так, что ли, вы представляете? Господь Иисус Христос воспринял на Себя человеческое естество и являлся людям, беседовал с людьми как человек, но это не значит, что Он не пребывал на небесах или не пребывал везде. Божеством Он пребывал везде, но являлся и общался с нами как человек. Поскольку мы удалились от Бога и не могли общаться с Ним как с Богом, то Он Сам к нам приблизился и стал беседовать с нами через Свое человеческое естество. Хотя Господь Иисус Христос и соединен был с Божественным умом и говорил Божественные истины, но говорил человеческим языком, человеческой речью. Тебе не понятно? Ты думаешь, что душа человеческая заключается в человеке? А Иоанн Дамаскин говорит, что не душа заключается в человеке, не тело заключает в себе душу, как бы некую жидкость в сосуде, а наоборот, душа содержит человеческое тело в себе. Так и Бог не заключается в человеке, а соединился с человеческим естеством, через ум, как высшую часть человеческого существа, наиболее к этому приспособленную, наиболее возвышенную, хотя соединился не только с умом, но и со всем существом человека и с телом в том числе. Таким образом, Бог отнюдь не ограничивался пространством человеческого тела.

Вопрос. Говорят, что Спаситель имеет на Своем теле раны.

Ответ. Раны имеет, да, потому что для Него раны - это не изъян тела, а слава, которою Он прославился, совершив Свой подвиг. Не нужно путать такие вещи, как следы необыкновенного подвига Спасителя, славу, которая от Него никогда не будет отнята, и чьи-то телесные изъяны. Мы не знаем, может быть, например, и раны мучеников, которые они понесли на своем теле, каким-то образом будут считаться их славой, и то, что сейчас нам кажется странным и непонятным, в будущей жизни будет прекрасным и возвышенным. Изъянов же человеческого тела, которые связаны со страстностью самого человека или его предков или с какими-то болезнями, конечно, не будет.

Вопрос. Почему на иконах Христос изображается без язв на руках?

Ответ. Иконы в известной степени символичны. Например, на иконе "Уверение Фомы" Спаситель изображен, по-моему, с ранами - там это имеет значение по смыслу, а на иконе "Спас Вседержитель", где Он пишется с Евангелием и благословляющей рукой, наверное, это не имеет значения, поэтому язвы и не изображают.

Вопрос. Говорят, что по Воскресении тело Христа изменилось. А по Вознесении не изменилось ли оно еще раз?

Ответ. Этого, я думаю, не может быть. По Воскресении - да, а больше никакого изменения быть не могло. После Воскресения во Христе пропала та изменяемость, та подверженность страданиям, которая была у Него, добровольно допущенная при непорочном зачатии, и которая в Нем проявлялась, когда Он испытывал голод, жажду и вообще страдания, и по причине которой Его можно было распять и убить. Вот это свойство у Него исчезло.

Вопрос. Батюшка, я когда-то читала об одном старце, который сказал, что он не боится ничего, даже ада, потому что так любит Бога, что и в аду будет крепко держать Его в объятиях своей любовью. Как это понимать?

Ответ. Вот как: это не значит, что тот старец действительно сойдет во ад и будет там держать Бога своей любовью. Просто у него было такое чувство любви, что он не мыслил себе, что даже где-то в аду можно быть без Бога. Это описание состояния старца, а отнюдь не что-то реально возможное в действительности.

7 ноября 1999 г.

Игумен Авраам (Рейдман)
Благая часть. Беседы с монашествующими. - Новотихвинский женский монастырь