Начало: Тексты, справочники и документы	Первая страница Святоотеческое наследие Разные тексты Свт. Филарет (Дроздов) OrthodoxyLib Православный интернет Евангельский синопсис Духовные стороны Добротолюбие избранное Пролог в поучениях День за днем Церковный календарь

Сегодня у нас будет беседа на тему, которая важна для всех, суть которой необходимо понять каждому, - о молитве, и проведу я ее на основе учения о молитве Самого Господа нашего Иисуса Христа. Я буду пользоваться славянским текстом Евангелия: думаю, все здесь понимают его. Использовать же русский перевод не имеет смысла по разным причинам, в основном потому, что он менее точный, менее выразительный.

И бысть внегда быти Ему на месте некоем молящуся, и яко преста, рече некий от ученик Его к Нему: Господи, научи ны молитися, яко же и Иоанн научи ученики своя (Лк.11:1). Естественно, ученики Господа Иисуса Христа понимали, что молитва есть одна из наиважнейших добродетелей, необходимых для угождения Богу и для спасения. Видя, как подолгу, как истово молился их Учитель, они желали, чтобы Он научил и их этой возвышенной добродетели, важнейшему делу. Сказано здесь: "Господи, научи ны молитися, яко же и Иоанн научи ученики своя. Фарисеи и последователи Иоанна Крестителя упрекали учеников Спасителя, что те, в отличие от них, не постятся, что они не молятся, а только едят и пьют. И может быть, по неопытности, может быть, с заискиванием или из-за недопонимания того, что общение со Спасителем - это уже само по себе выше всякой молитвы (ведь что такое молитва, как не общение с Богом?), ученики выразили желание научиться этой добродетели.

И вот они обратились с такой просьбой к Господу, и Он не отверг ее, выраженную хотя и наивно, однако же искренне. Рече же им: "Егда молитеся, глаголите…" (Лк.11:2). Он преподал им молитву, которую мы обычно называем молитвой Господней или, по первым словам этой молитвы, "Отче наш". Это не просто молитва, как можно видеть из предыдущих слов, - это учение о молитве, то есть учение о том, с каким настроением, кому и как нужно молиться. Основываясь на таком подходе, мы и будем говорить о молитве, а истолковывая молитву "Отче наш", сделаем для себя практический вывод о том, как нужно молиться.

Рече же им: "Егда молитися, глаголите: Отче наш…". "Отче наш" - в этих двух словах уже целое богословие и великая духовная наука. Спаситель учит нас обращаться к Богу и именовать Его Отцом. Когда-то в древности было известно несколько имен Божиих, открывавшихся постепенно израильскому народу в течение веков через избранных пророков, таких как Моисей. Обращаясь к Богу, Его называли различными именами, и имена эти имели в себе, конечно, глубокий смысл и намекали на тайну Пресвятой Троицы, на тайны бытия Божия, однако же не были столь откровенны и столь дерзновенны. Скажем, в книге Бытия Бог назывался Элогим, что значит "Боги", - то есть слово "Бог" употреблено во множественном числе, и в то же время обращение к Нему, глаголы, прилагавшиеся к этому наименованию, были в единственном числе, в чем святые отцы усматривают намек на тайну Пресвятой Троицы и, кроме того, на некое, в грамматической форме выраженное, учение о всемогуществе и безграничности Божества. Потом возникло наименование, которое, как считается, наиболее полно выражает тайну бытия Божия, - Иегова, то есть "Сущий" (по-еврейски Ягве). Далее появилось имя Адонаи, которое переводится с еврейского как "Господь". Если же быть более точным, то это слово означает "Господа мои". Здесь также есть намек как на безграничное всемогущество Божие, так и на то, что Бог - это Троица. Да, евреи верили в Единого Бога, но им было приоткрыто и то, что Бог хотя и Един, но, по выражению Григория Богослова, "не одинок". То есть Бог не должен быть слишком "расширен" и не должен быть слишком "замкнут": в первом случае это будет уже пантеизм или многобожие, а во втором - иудаизм или магометанство, где бог как бы замкнут сам в себе и представляет из себя существо, лишенное любви, поскольку в самом себе ему не на кого ее распростирать, в отличие от истинного Бога - Троицы, Лица Которой связаны Божественной любовью и распростирают ее Друг на Друга. Впоследствии возникло еще одно имя Божие, произносимое обычно как Саваоф, хотя это не совсем точное еврейское произношение. Смысл этого имени таков - Всемогущий, Сильный, Всесильный, причем "Сила" в точном переводе опять же будет во множественном числе - "Силы". Таким образом, стоит обратить внимание на то, что уже с древних времен в именах Божиих, таких как Элогим, Адонаи, Саваоф, присутствовал намек на учение о Пресвятой Троице.

Теперь же Господь Иисус Христос открывает нам новое имя, дерзновенное; учит обращаться к Богу как к Отцу. Если ранее говорилось о всемогуществе, о безграничности Божества, о Его всевластии, о любви, то теперь Бог называется просто Отцом. Естественно, все люди, знакомые с устройством человеческой семьи, понимают, что отец - это источник любви, однако в этом имени заключается и некий благоговейный страх (особенно его испытывают дети из патриархально устроенных семей, у которых по отношению к отцу есть и страх, и любовь). И вот мы учимся, прежде всего, обращаться к Богу с любовью, с дерзновенною любовью и доверием, понимая, что Он, как Отец, всегда желает нам только одного блага, только одного добра. Но любовь не может быть только к Богу, не может быть любовь одного человека единственно к Богу. Любовь должна распростираться и на подобных себе людей! Поэтому следующее слово этой молитвы (в обращении к Богу "Отче наш") - не "мой", а "наш". Вспомним, например, имя Адонаи, в котором Господь называется "моим"; теперь же Бог - "наш". Никто не в праве дерзновенно считать Бога по преимуществу своим Богом, но - Богом нашим, Отцом нашим. Таким образом, слово "наш" понимается в меру того, насколько человек приобрел любовь. Один распростирает это слово на своих близких, другой на своих родственников, третий на своих единоверцев, а четвертый - на все человечество. Последнее понимание - самое полное и правильное. "Отче наш", то есть Бог всех, Отец всех. И так молясь, мы уже волей или неволей то благо, о котором будет в дальнейшем говориться в этой молитве, призываем не только на себя, но и на всех людей, которых имеем в виду, произнося слово "наш", может быть, и на все человечество. Вот как Иисус Христос уже первыми двумя словами (таким необыкновенно мудрым, тонким, всеобъемлющим способом) учит нас любви к Богу, любви к людям. Это первое, что необходимо при правильной молитве.

Отче наш, Иже на небесех (или, как мы привыкли говорить, Иже еси на небесех). Это не значит, что Бог пребывает только на небесах, что на земле нет Бога. Это значит, что мы должны понимать: наш Отец - это не тот отец, от которого мы родились, не те родители, от которых мы родились, и вообще не все то является родным, что кажется нам таковым на земле, а только то истинно родное, что в Царствии Небесном, и только тот является истинным Отцом, Который есть наш Бог, и Он на небесах. Любовь наша должна отвращаться от всего земного, от всего человеческого, пусть даже не греховного (сравнительно невинного и нейтрального), но отвлекающего нас от любви к Богу. Вот в каком смысле сказано "на небесах", а не в том, что Бог есть только на небесах, а на земле Его нет и власть Его не распростирается на живущих здесь.

Да святится имя Твое. Какое имя Божие здесь нужно подразумевать? Конечно же, то, которое названо в данной молитве, - Отец, Отче наш. Его имя - это любовь, которая распростирается на всех людей, она должна святиться, действовать в наших душах, в наших сердцах, в наших отношениях, в наших поступках - вот чего нам следует просить. Бог не может освящаться, потому что Он свят и выше всякой святости, но Его имя, то есть то, что мы именуем, что мы понимаем и мыслим, должно освящаться благодаря нашим делам, поступкам, мыслям, молитвам, ощущениям; освящаться нашей жизнью, святиться в нас. Однако смысл имени Отец ("Отче наш") шире понятия любви, которое употребляет апостол Иоанн Богослов, говоря: "Бог есть любовь", или по-славянски - "Бог есть любы", потому что любовь только свойство, а Отец - это носитель всех божественных свойств, всех совершенств, в том числе и любви.

Да приидет царствие Твое. Какое царствие? Чего мы желаем, о чем просим? Конечно же, речь идет о Царстве Отца, Царстве любви, всеобъемлющем, на всех распространяющемся, Царстве всепрощающей любви. Мы должны этого Царства желать, должны к нему стремиться, чтобы любовь была подобна некоему государю, который, воцарившись в своем государстве, налагает на всех подданных определенные законы и не терпит нарушений его воли. Так и нам необходимо стремиться к тому, чтобы воля Небесного Отца восторжествовала, а любовь как закон, преподанный Царем Небесным, распространилась на всех, прежде всего на нас, а через нас и на других людей. Вот чего мы должны желать и вот к чему должны стремиться в молитве.

Да будет воля Твоя яко на небеси и на земли. Чья воля? - воля Твоя, воля Отца нашего Небесного. В чем же она должна состоять? В любви всепрощающей и желающей спасения любому человеку, даже самому, с нашей точки зрения, презренному, отвратительному и далекому от Бога. Да будет воля Твоя яко на небеси и на земли. Значит, как на небе все ангелы исполняют только Божию волю и потому имеют единую волю, а не каждый свою (подобно нам), так должно быть и у нас, живущих на земле, - нужно жить, действовать одной волей, стремиться только к спасительной любви. А тогда, когда действует любовь, в человеческих отношениях, конечно, есть кротость, всепрощение, снисхождение, смирение друг перед другом, послушание друг другу и подобные добродетели, потому что никто не хочет исполнять своей воли, а стремится исполнять только волю единого Небесного Бога Отца. Все эти чувства, напоминаю еще раз, необходимы нам во время молитвы, для того чтобы она была истинной, чтобы мы молились так, как научил нас Господь Иисус Христос, а не как мы сами себе представляем по неопытности и ограниченности своего разума.

Хлеб наш насущный даждь нам днесь. - Хлеб наш насущный подавай нам на всяк день (Лк.11:3). Эти слова молитвы можно понимать чрезвычайно возвышенно. Например, святитель Игнатий (Брянчанинов) говорит, что под хлебом насущным надо понимать хлеб сверхсущественный, то есть Тело Христово, Которое всякий искренний христианин должен желать вкушать ежедневно. Если же мы не имеем такой возможности, по разным причинам, то во всяком случае желание, жажда, как бы голод духовный по вкушению этого сверхъестественного, сверхсущественного хлеба должен быть во всяком человеке. Возможно и другое толкование: допустимо, может быть с некоторой натяжкой, понимать хлеб насущный как благодать, которая всегда питает человека и, подобно хлебу, делающему нас способными к обычной жизнедеятельности, дает силы для жизни во Христе. Но можно понимать эти слова и совсем просто: под хлебом насущным разуметь собственно хлеб или вообще пищу. То есть мы должны желать хлеба, той минимальной основной пищи, которая нужна человеку для поддержания сил, для продолжения своей жизни, и притом только на сегодняшний день. И действительно, эти слова Иисуса Христа очень соответствуют тому настроению, которое требуется при молитве: хотя человек не может ничего не желать, потому что он нуждается в поддержании своей жизни, но мы должны свести свои желания к минимуму, желать самого необходимого (что и подразумевает под собой слово "хлеб"), и только на сегодняшний день. Если мы не будем заботиться о завтрашнем дне, то сразу отречемся от лишней заботы, что весьма и весьма нужно для того, чтобы правильно совершать молитву.

Хлеб наш насущный подавай нам на всяк день; и остави нам грехи наша, ибо и сами оставляем всякому должнику нашему (Лк.11:4). Человек, более или менее опытный в молитве, имеющий хотя бы минимальный молитвенный опыт, понимает: если мы имеем на кого-то зло, осуждаем или вообще испытываем какие-либо неприязненные чувства, то мы как бы пресекаем действие благодати и молитва наша падает, подобно раненой птице, потому что чувство неприязни лишает нас дерзновения. Когда мы молимся Богу, одной из самых главных целей молитвы является просьба о прощении грехов. Нет человека, который "жив будет и не согрешит", как сказано в богослужебных текстах, и всякий из нас, даже тот, кто почитался бы святым по своим делам, совершал чудеса, имел дар пророчества и стяжал прочие сверхъестественные великие добродетели, в то же время должен сознавать, что он грешный человек и нуждается в милости Божией. Если мы хотим получить прощение грехов, должно самим простить всех, оставить все должникам нашим. Многие из нас удивляются, почему не преуспевают в молитве. Одной из причин такого медленного преуспеяния (или даже полного его отсутствия) является то, что мы испытываем неприязнь по отношению к нашим ближним, не хотим прощать им то, что почитаем за долги перед нами. Неважно, в действительности ли они виноваты или это нам только мнится, - мы должны всем и все простить. Только тогда мы можем рассчитывать, что Бог в молитве услышит нас и простит нам грехи. Простит настолько, в какой степени мы сумели или, вернее, захотели простить нашим должникам.

И не введи нас во искушение. Искушение (испытание) приходит к нам извне, и прежде всего через ум. Например, постигла нас какая-либо телесная скорбь, а мы от нее пришли в ропот - это значит, что мы поддались искушению, если же мы испытываем даже очень тяжкую скорбь, но при этом сохраняем кротость, смирение, благодушие, то искушение не приносит нам вреда. Таким образом, хотя все и приходит к нам извне, но в конечном счете приражается к уму: как мы умом отнесемся к чему-то, таков будет и результат нашей борьбы. Не введи нас во искушение. Мы должны просить у Бога того, чтобы нам именно не войти в искушение. Когда оно находится вовне, когда это, как говорят святые отцы, "прилог", тогда еще можно выйти победителями. Когда же мы уже вошли в искушение и начали соблазняться той или иной сладостью греха или, наоборот, роптать и унывать (неважно, искушает нас враг горечью или сладостью), то мы уже оказались побежденными. На самом деле, когда мы ропщем или унываем, то хоть скорбь и кажется нам чем-то горьким, но в самом ропоте или унынии также есть сладость греха, которой мы в конечном счете всегда и соблазняемся. Поэтому мы должны желать и просить у Бога, чтобы Он не допустил нас войти внутрь искушения, то есть принять помыслы и оказаться умом внутри этого соблазна.

Но избави нас от лукавого. Тут, конечно, проявляется смирение. Мы должны молиться Богу с чувством ненадеяния на себя, мы должны просить Бога о том, чтобы Он не ввел нас в искушение, чтобы избавил от лукавого, потому что тот, кто дерзновенно ищет испытания, - поддался гордости, самонадеянности, и, как правило, такой человек падает. А человек, который постоянно молится Богу, просит, чтобы Он сохранил его от греха, - такой имеет надежду на то, что благодать Божия действительно его сохранит и будет поборать вместе с ним дьявола. Также в этих словах молитвы звучит предостережение против непонимания того, что борьба с соблазнами и искушениями, которую мы испытываем,- это не просто борьба с самими собой (как кажется неопытным людям, да и нам самим, читавшим святых отцов и знающим о существовании нечистых духов). Думая так, мы забываемся. Когда же мы читаем эту молитву, мы должны постоянно вспоминать, что все искушения происходят от дьявола и нужно непрестанно молиться Богу, чтобы Господь защитил, избавил нас от него, так как сделать это своими силами мы никак не сможем. Кроме того, дьявол, который в Священном Писании зовется и сатаной, и клеветником, и другими именами, здесь назван лукавым для того, чтобы мы поняли: искушения и соблазны лукавы, дьявол соблазняет нас через обман, и поэтому нужно быть чрезвычайно внимательными. Всякий раз дьявол искушает нас, изображая зло под видом добра: как изначала человек пал через обман, так и поныне каждый день падает, будучи обманываемым дьяволом, лукавым. Например, нам представляется справедливым наше негодование против тех людей, которые нас обижают, - в этом и состоит лукавство дьявола: показывать справедливость нашей досады, обиды. Другие соблазны действуют так же, заставляя нас увидеть, что действительно (как повествуется в книге Бытия) дерево это доброе и приятное в снедь. Итак, мы должны быть чрезвычайно внимательны и при помощи Божественной простоты отвергать сатанинское лукавство, то есть следовать заповедям, не раздумывая, не размышляя о том, что препятствует их исполнению, забывая, что как будто бы есть справедливая причина, чтобы заповедь нарушить. Это все те настроения, чувства, мысли, которые нам необходимо иметь при молитве, какая бы это молитва ни была: либо "Отче наш", молитва Господня, либо Иисусова молитва (которую мы совершаем или по крайней мере должны совершать непрестанно), либо другое молитвословие. Будет ли это частная, келейная молитва или богослужебная - смысл остается один и тот же.

Молитва Господня - это универсальное учение Господа нашего Иисуса Христа, именно из этого учения произошли все молитвословия Православной Церкви. Если бы какой-либо богослов начал анализировать наше богослужение, в любом богослужебном тексте он мог бы найти мысли и чувства, соответствующие тому, что заложено в молитве "Отче наш", так же, как в маленьком семени по роду какого-либо дерева или злака заложено будущее растение. Но этим не ограничивается учение Господа Иисуса Христа о молитве.

Преподав нам учение о тех настроениях, какие должен испытывать христианин, истинно верующий человек, ученик Христов во время молитвы, Спаситель научил нас и тому, как важно молиться непрестанно. И рече к ним: "Кто от вас имать друга, и идет к нему в полунощи, и речет ему: "Друже, даждь ми взаим три хлеба: понеже друг прииде с пути ко мне, и не имам чесо предложити ему" (Лк.11:5-6). Здесь под такой затруднительной ситуацией изображено наше положение. Допустим, мы попали в самую затруднительную, неудобную для молитвы жизненную или душевную ситуацию - когда Бог не должен бы нас слышать, хотя мы и почитаем Его своим Другом, надеемся на Него и обращаемся к Нему, - нечто подобное и изображено в этой притче: полночь, люди предаются сну и уже не хотят беспокоиться ни по какой причине. Но нужда все-таки заставляет нас обратиться к Богу, и мы прибегаем к Нему и просим, чтобы Он дал нам три хлеба. Под тремя хлебами можно подразумевать, конечно, и просто такое количество пищи, которое необходимо, чтобы с избытком насытить нашего друга. А если искать более глубокий, таинственный смысл, можно предположить, что три хлеба означают благодать, действующую от Пресвятой Троицы: с одной стороны, хлебов три и каждый имеет свой вкус, с другой - сущность их одинаковая, то есть все три хлеба - это благодать, Божественная энергия, Божественное действие, происходящее от всех трех Лиц Пресвятой Троицы. Итак, чтобы для душевного утешения, для утоления душевного голода, который мы испытываем по обращении к вере, получить Божию помощь, мы вынуждены обратиться к Богу. Ведь друг мой с дороги пришел ко мне, то есть, как можно понимать, Господь посетил нас (под путем можно подразумевать путь ко спасению), и мы, начав испытывать духовный голод, обращаемся к Богу с молитвой для того, чтобы утешиться, насытиться Божественной благодатью вместе с нашим Другом, с Господом, явившимся нам в виде веры, в этом Своем действии. Под тремя просимыми хлебами, изображенными в притче, можно понимать и какую-то житейскую земную нужду, вообще жизненную нужду, когда на жизненном пути возникают такие обстоятельства, что мы нуждаемся в помощи Божией, но, казалось бы, в этот момент Бог нас слышать не может: ночь, мы погрузились во тьму греха, мы удалились от Бога и не имеем права ни на какое дерзновение. Но в то же время мы знаем, что это - единственный Друг, Который может нам помочь. И мы обращаемся к Нему, несмотря на то, что, может быть, и стыдимся, и боимся, но другого выхода у нас нет.

И той извнутрь отвещав речет: не твори мне труды [не утруждай меня напрасно, не делай этого, потому что время неподходящее: ты весь в грехах и пребываешь в духовной тьме], уже двери затворены суть [поздно, ты не пришел вовремя, не позаботился о своей нужде заранее, когда был день, и теперь ты не имеешь права на что-то надеяться], и дети моя со мною на ложи суть [мои дети уже со мною, а ты остался за дверью, ты чужой мне, вот и не беспокой меня и моих детей, потому что время позднее и двери уже затворены и потому что уже наступила ночь греха; все любимые мои со мной, а ты не оказался в их числе], и не могу, востав, дати тебе. Но, как говорит притча, аще и не даст ему, востав, зане друг ему есть [т.е. мы уже не имеем права претендовать, надеяться на дружбу из-за наших грехов], но за безочство его, восстав, даст ему, елика требует (Лк.11:7-8). Ради нашей дерзости, ради нашей неотступности, твердости этот человек был бы вынужден (если такая ситуация случилась бы в жизни) встать и дать хлебы, чтобы от него отстали, потому что лучше таким простым способом избавиться от надоедливого человека, чем терпеть, пока он будет неотступно стучать. Вот и Господь призывает нас именно к такой дерзости. Не нужно думать, что мы должны проявлять подобную дерзость по отношению друг к другу - она необходима по отношению к Богу: просить, стучать, "надоедать" Богу нужно до тех пор, пока Он хоть не по дружбе (ее мы не достойны), но за безочство, за нашу дерзость, неотступность, не даст нам три хлеба и пока мы не насытим нашего друга - что бы ни понимать под этим словом - совесть нашу, веру или жизненную нужду.

И Аз вам глаголю: "Просите, и дастся вам" (Лк.11:9). Еще раз говорится о том, что в молитве необходимо просить неотступно. Если мы будем просить не утомляясь, то обязательно получим. "Ищите, и обрящете". Когда, казалось бы, все уже потеряно и мы даже не знаем, как вернуть благодать; поэтому в данном случае уместнее было сказать не "просите", а "ищите" то, что потеряно. И тогда мы обрящем. "Толцыте, и отверзется вам". Когда мы чувствуем перед собой как бы запертую дверь, преграду между нами и Богом, мы должны толкать, стучать, и эта преграда разрушится, и мы войдем в общение с Богом, как в некий чертог. "Всяк бо просяй приемлет" (Лк.11:10), то есть всякий просящий получает - неважно, добрый или злой, грешный или праведный, умный или простой, понимающий в молитве и начитанный в святых отцах или несведущий в этом; совершенно всякий, исполняющий эту заповедь Спасителя о молитве, обязательно будет услышан: и ищай обретает и толкущему отверзется.

Далее Спаситель взывает к нашему здравому смыслу. Мы имеем по большей части отрицательные впечатления от общения с Богом: мы, как нам кажется, много молимся, но не чувствуем никакого результата и часто, к сожалению, поддавшись ропоту, приписываем это не себе, не своим ошибкам и страстям, а Богу, Его якобы несправедливому отношению к нам. Поэтому Спаситель напоминает нам о том, что понятно всем людям, - о любви родителей к детям, еще раз напоминает нам, что Бог - это наш Отец. Которого же вас отца воспросит сын хлеба, еда камень подаст ему (Лк.11:11). Конечно, любящий отец, какой бы сын ни был непослушный и дерзкий, никогда не подаст ему вместо хлеба камень ...Или рыбы, еда в рыбы место змию подаст ему; или аще попросит яйца, еда подаст ему скорпию (Лк.11:12). Значит, Бог не может, когда мы просим у Него чего-то доброго, дать нам злое или дать нам камень - проявить некую жестокость, холодность, или тем паче вместо рыбы или яиц подать змею или скорпию, то есть причинить нам вред. Это абсурдно и невозможно, потому что если земные родители делают детям добро, то более будет творить его Бог - Отец, Родоначальник всего существующего, Который Сам является источником любви и вообще всякого добра.

Аще убо вы зли суще, умеете даяния блага даяти чадом вашим: кольми паче Отец, Иже с небесе [в Котором нет ничего земного и, тем паче, ничего злого], даст Духа Святаго просящим у Него (Лк.11:13). Это последний и очень важный момент учения о молитве, преподанного ученикам в данной беседе (хотя, конечно, Спаситель многократно возвращался к учению о молитве, но я пока говорю о данной беседе). Кольми паче Отец, Иже с небесе, даст Духа Святого просящим у Него - вот, оказывается, чего мы должны просить у Него, вот что является настоящим благом. Если мы просим у Бога чего-нибудь злого, Он никогда нам этого не даст, и не надо изумляться и представлять Бога будто бы не исполняющим наши прошения; однако что всегда полезно для нас, что всегда нужно и спасительно - это Дух Святой, это благодать Святого Духа, о которой мы и должны с дерзновением просить, при соблюдении тех условий, конечно, которые были изложены ранее Господом Иисусом Христом как в самой молитве "Отче наш", так и в учении о непрестанности, необходимой для молитвы. Не надо ложно смиряться, но нужно дерзновенно просить благодати Святого Духа, и если мы будем делать это неотступно, с любовью к Богу и людям, то благодать Божия нас обязательно посетит; и мы не должны терять этого дерзновения ни под каким предлогом. Вот в чем состоит учение Спасителя. Если же мы не получаем просимого, значит нарушаем одно из условий молитвы, преподанных нам не просто кем-либо из людей, опытных в молитвенном подвиге, а Самим Господом, Который наши молитвы слышит и Который знает, как надо молиться, чтобы они до Него дошли, были Им услышаны и принесли нам пользу. Поскольку нас учит молитве Тот, Кто ее слышит, то в Его учении не может быть никакой неполноты. В связи с последним изречением Господа Иисуса Христа: "…Отец, Иже с небесе, даст Духа Святаго просящим у Него" - хочется возразить тем людям, которые под предлогом ложного смирения теряют в молитве дерзновение, успокаиваются и ждут, когда благодать Божия их посетит сама. Под предлогом смирения они на самом деле впадают в нерадение. Я не говорю о том, что мы должны просить такую благодать, какую имел, например, преподобный Серафим Саровский или другие великие подвижники благочестия, но не желать, быть равнодушными к тому, чтобы в нас жил Дух Святой, - это не только ошибка, но даже кощунство. Невозможно быть христианином без благодати Святого Духа. И во время Божественной литургии священник неоднократно молится о даровании этой благодати, иногда даже очень откровенно. Я зачитаю молитву, которую иерей произносит перед самым началом Евхаристии. Во время ектеньи "Исполним молитву нашу Господеви", перед пением Символа Веры, он произносит такие слова: "Господи Боже Вседержителю, Едине Святе, приемляй жертву хваления от призывающих Тя всем сердцем! Приими и нас, грешных, моление, и принеси ко Святому Твоему Жертвеннику, и удовли нас приносити Тебе дары же и жертвы духовныя о наших гресех и о людских неведениих; и сподоби нас обрести благодать пред Тобою, еже быти Тебе благоприятней жертве нашей и вселитися Духу благодати Твоея благому в нас, и на предлежащих Дарех сих, и на всех людех Твоих". Обратите внимание на конец молитвы - о чем здесь священник молится. А некоторые считают себя до такой степени "недостойными", что даже молиться не хотят; так человек "смиряется", что даже четки в руках нудно держать, я уж не говорю об усилии для сосредоточения. "Я недостоин сосредотачиваться", - но это же глупо. "Я недостоин четки перебирать, я недостоин сосредотачиваться, читать вслух Иисусову молитву". Зато достоин высыпаться, вкусно есть, дышать свежим воздухом и отдыхать до полного восстановления сил. Во время самой Евхаристии перед благословением Святых Даров произносятся следующие слова: "Еще приносим Ти словесную сию и бескровную службу, и просим, и молим, и мили ся деем, ниспосли Духа Твоего Святаго на ны...". Кто подразумевается под словом "ны"? Все мы или только священнослужители? А если священник один служит, что очень часто бывает, кого же он подразумевает? Я думаю, конечно же, всех тех, кто вместе с ним молится. "...Ниспосли Духа Твоего Святаго на ны и на предлежащия Дары сия" - и далее уже следует благословение Святых Даров.

То, что я сейчас говорю, не является моим субъективным мнением, поскольку эта мысль содержится в тексте Божественной литургии - самого главного богослужения Православной Церкви. Все мы должны желать, должны просить Бога о том, чтобы всегда пребывать в Святом Духе, - это единственное, что постоянно нам нужно; потому не будем терять дерзновения. Однако при этом необходимо сохранять и смирение, которое состоит в том, что мы не знаем, когда придет благодать, и нуждаемся в терпении. Мы не знаем также, с какой силой благодать будет в нас действовать, и тут тоже необходимо смирение и осознание своего ничтожества, своего убожества. Но быть безразличным к стяжанию благодати, как будто это не имеет никакого значения, - уже кощунство и, можно сказать, хула на Духа Святого. Безразличием к Нему мы показываем, что не любим Бога. Такого ни в коем случае не должно быть, потому что при подобном ложном смирении человек постепенно остывает и забывает о цели своего пребывания в монастыре, ради чего он оставил мир, и в конечном счете поддается действию тех страстей, от которых он, казалось бы, отрекся и ради борьбы с которыми ушел из мира. И вместо того, чтобы искать преуспеяния и возвышения пред Богом, он начинает искать возвышения пред людьми, раздумывая, какую бы ему должность занять, чтобы не быть униженным и обиженным, забывая о том, что как раз унижение, оскорбление, вообще смирение является наилучшим средством приготовить свою душу, свой дух для принятия Божественной благодати.

Думаю, к тому, что я сейчас говорил, следует добавить еще одно важное требование к правильному совершению молитвы, которое мы находим в Евангелии от Матфея. Требование это преподано Господом нашим Иисусом Христом также в учении о молитве, когда Он говорил о молитве "Отче наш", но, видимо, при других обстоятельствах, потому что во многом текст Евангелия от Матфея не сходится с тем текстом, который приведен евангелистом Лукой: И егда молишися, не буди якоже лицемери, яко любят в сонмищах и в стогнах пути стояще молитися, яко да явятся человеком: аминь глаголю вам, яко восприемлют мзду свою (Мф.6:5). Это значит, что мы не должны уподобляться тем людям, которые молятся напоказ, ради человеческой славы. Бывает совершенно откровенное проявление страсти тщеславия, настолько сильно действующей в человеке, что он молится напоказ, нарочно истово крестится и вообще чувствует вдохновение в молитве тогда, когда на него смотрят, а когда не смотрят, у него и интерес пропадает. Однако чаще происходит иначе: человек мысленно представляет себя перед другими людьми, не обязательно во время молитвы. Ему кажется: сейчас я помолюсь и люди увидят плоды моей молитвы. Я говорю не про внешние признаки, например, что лицо будет сиять, как у Моисея, когда он спускался с горы Синай, - тщеславие здесь может выражаться, допустим, в том, что кто-то думает: вот я помолюсь, и увидите, каким я стал кротким, смиренным, молчаливым. Таким образом, мы поставляем себя перед людьми и совершаем то же самое, о чем с предостережением сказано в Евангелии, хотя делаем это уже не столь примитивно и явственно. Страсть тщеславия здесь действует несколько прикровенно, что, однако, гораздо опасней, поскольку в таком случае ее труднее увидеть. Люди, которые молятся ради того, чтобы получить похвалу от окружающих (во время самой молитвы или впоследствии за ее плоды), свою награду уже получили, потому что утешились действием страсти. От Бога им уже нечего ждать. Но как часто мы, усердно, долго молясь, сами себя окрадываем, оттого что поддаемся тщеславию, этой отвратительной страсти, и не ощущаем никакой благодати.

Ты же, егда молишися, вниди в клеть твою и, затворив двери твоя, помолися Отцу Твоему, Иже в тайне: и Отец Твой, видяй в тайне, воздаст тебе яве (Мф.6:6). Можно понимать эти слова буквально, точно, то есть что надо молиться по возможности тайно, особенно когда у нас есть какие-либо плоды молитвы - плач, умиление или другие внешние ее проявления, которые желательно скрывать. Однако самое главное здесь то, что мы должны молиться не тщеславно - втайне от своего собственного тщеславия. Преподобный Иоанн Лествичник по этому поводу выразился так: "Тяжело выдержать похвалу от людей, но гораздо тяжелее, почти невозможно, выдержать похвалу от демона". Что это значит? Похвала от людей - это когда нас хвалят в лицо или за глаза, и тогда еще можно как-то себя смирить, но если нас внутренне, через помыслы, начинают хвалить демоны, если страсть тщеславия действует уже не через людей, а непосредственно внутри нас самих, возбуждается в нас демонами, - вот тогда бывает чрезвычайно трудно. Поэтому мы должны заботиться прежде всего о том, чтобы совершать подвиг молитвы втайне, втайне именно от внутренней похвалы, чтобы мы не хвалили самих себя, вернее, чтобы демоны не хвалили нас внутри нас самих. Сотворить молитву втайне - значит сотворить ее не тщеславно, то есть видеть в ней тайну от самих себя. В этом и состоит еще один очень важный момент, важное свойство молитвы, без которого едва ли возможно преуспеяние в такой величайшей и нужнейшей для нашего спасения добродетели.

Вопрос. Дерзновение в молитве проявляется только в неотступности или в чем-то еще?

Ответ. Конечно, это одно из его свойств; неотступность в молитве - это то, что, может быть, наиболее приемлемо для неопытного. Но по возможности нужно стремиться также и к вниманию, т.е. понуждать себя ко вниманию сколько есть сил.

Вопрос. Внимание больше всего бывает от благодати или когда человек себя понуждает, делает усилия?

Ответ. Во внимании, конечно же, проявляется наше усердие. То есть, с одной стороны, без благодати внимания в молитве не будет, это ведь не чтение книги. Здесь нужно именно особенное внимание, которого даже у человека, привыкшего к сосредоточенной умственной работе, может не быть, так как это особая деятельность, не поддающаяся естественным законам. С другой стороны, должно быть и наше усердие, которое как бы оценивается благодатью Божией, и мы приобретаем навык, я бы сказал, действовать благодатью. Тут и наше человеческое есть, и благодать. Вообще в любой добродетели действуют и наше усердие, и благодать. Этот вопрос можно задать и про кротость, и про любовь к ближнему, и про смирение, и про целомудрие и т.д. Можно спросить: а вот, допустим, чтобы быть целомудренным, нужно только усердие или благодать Божия? Или про кротость: для того чтобы быть кротким, нужно только усердие или благодать Божия? Так ведь про все можно спросить, и что я должен сказать? Если я скажу, что только усердие, то это будет пелагианская ересь; если я скажу, что только благодать Божия, получится противоположная ересь.

Вопрос. Как поступать при тщеславии в самой молитве? Греховный помысел мы отгоняем Иисусовой молитвой, но что же делать, когда тщеславие начинается в самой молитве?

Ответ. Надо от тщеславных помыслов бежать, надо стараться их не рассматривать, не вступать с ними в собеседование. Это, конечно, очень трудно - избавиться от тщеславия при всяком добром деле, в частности при молитве. Софроний Сахаров пишет, что когда в молитве у него возникало благодатное ощущение, то его тут же начинали посещать тщеславные помыслы, и он знал: если он им поддастся, то лишится благодати. Он так боялся этого, что приходил в келию и начинал там рыдать и молиться, чтобы, как он их называет, "тати" (то есть воры) ушли. Действительно, тщеславные помыслы очень сильно окрадывают. Почему, например, мы не должны никому рассказывать о том, что с нами происходит? Потому, что мы окрадываемся тщеславием, даже незаметно для самих себя. Софроний Сахаров приводит такой интересный пример. В нем сильнейшим образом действовала благодать, он пребывал в Божественном свете целый день, даже когда читал обычные молитвы ко Причащению или готовился к службе (он тогда был иеромонахом), и дневной свет не мешал такому ощущению, пребыванию в такой благодати. Однажды некий монах, прочитав книгу преподобного Симеона Нового Богослова, его гимны, где описывается подобное состояние, спросил: "Что это такое?" Что описывает Симеон Новый Богослов, отец Софроний знал по опыту, а монах чисто теоретически не мог понять, о чем говорит преподобный Симеон. И тогда отец Софроний с осторожностью, по видимости со смирением, сказал ему: "Я, конечно, не знаю точно, но мне кажется, что это так, так и так", - сказал по своим ощущениям. После этого благодать оставила его. А ведь до этого он несколько недель пребывал в столь возвышенном состоянии! Так тонко действует тщеславие и окрадывает угождающих Богу. Поэтому нужно быть очень осторожным: никогда, никаким намеком никому не выдавать своего духовного состояния, кроме старицы или духовника. Но и им раскрывать свое благодатное состояние со смирением и не затем, например, чтобы похвастаться, а для того, чтобы проконтролировать себя, опять же с чувством смирения (когда мы не доверяем себе, значит, мы смиряемся). А если мы начинаем хвастаться, хвалиться: вот, мол, чего я достиг, вот что я испытал или испытала, тут уже может примешаться тщеславие, даже во время откровения помыслов.

Ну, а как избавиться? Конечно, это чрезвычайно сложно. Молиться со слезами, думать о смерти, думать, что неизвестна наша участь за гробом, несмотря на то, что мы здесь, может быть, чувствуем обильную благодать. И это действительно так. Даже люди, достигшие высочайшего духовного преуспеяния, падали - и что уж говорить о нас. Вспомним про Адама, который, пребывая в блаженном состоянии, пал; про дьявола, который, будучи одним из светоносных ангелов, преисполненных благодати, возгордился своим состоянием и также пал, и увлек в страшном падении за собой многих. И мы не знаем, чем кончим и что с нами будет. Может быть, с нас еще больше спросят за то, что мы получили, если мы благодать имеем, а жизнь свою не исправляем. Необходимо себя смирять, в особенности памятью смертной и теми размышлениями, которые из нее проистекают. И не отдельно от молитвы, а вместе с молитвой. Не получается? Когда-то и ходить не получалось: пройдешь пару шагов - и упадешь, а мама тебя поднимала, опять ставила. Но сейчас же ходишь, не падаешь. Сразу ничего не получается, во всем нужен навык.

Вопрос. А разве можно во время молитвы иметь такие помыслы, то есть, молясь, допускать, например, как Вы сказали, мысли о смерти? Мне кажется, кто-то из отцов говорил, что во время молитвы нельзя думать даже и об этом.

О.А.: А у тебя других, плохих, помыслов нет?

- Я стараюсь сразу их отгонять…

О.А.: Стараешься, но они же есть?

- Да.

О.А.: И много?

- Да.

О.А.: Так что же лучше - иметь те помыслы, которые избавляют от страстей, или те помыслы, которые усиливают страсть? Если какое-либо размышление способствует сосредоточению, то в нем нет ничего плохого. Впрочем, многое зависит и от твоего состояния. Если ты, предположим, так углубилась в молитву, что уже ничего вокруг не ощущаешь, не помнишь, в теле ты или вне тела, тогда, наверное, не нужно думать ни о чем. А если тебя одолевают тщеславные помыслы, то почему бы не прибегнуть к такой помощи? Ведь и думать можно по-разному. Одно дело предаться фантазии и даже чувственно воображать вечные муки, как это делал, например, Игнатий Лойола, - это будет во вред душе, и совсем иное - иметь простое помышление, не мешающее молитве, соединенное с памятью смертной. Преподобный Иоанн Лествичник говорит: "Некоторые прославляют больше память Иисусову (то есть молитву Иисусову - о.А.), другие - память смертную, я же славлю два естества в одном лице", - то есть в настоящей молитве должно соединяться и то и другое, тогда она действительно будет искренняя и поможет нам избавиться от гордости. Пусть мы и не сразу избавимся от столь сильной страсти, но все же такая молитва поможет нам приобрести истинное покаяние и попрать тщеславные помыслы - да и чем нам тщеславиться, если все мы превратимся в прах, а где будет пребывать наша душа, этого мы точно не знаем. Таким образом, молитва, соединяясь с памятью смертной, становится сильной. А если мы молимся без памяти смертной, то, как правило, молитва бывает очень уязвимой для действия страстей и подчас неглубокой, в ней нет уже той серьезности, которая необходима, потому что мы начинаем забывать, ради чего молимся.

Вопрос. Человек ощущает действие страстей, и душевных, и телесных. Что вообще из себя представляют страсти?

Ответ. Страсти - это отсутствие добродетели. Страсть, как и зло, не есть что-то положительное. Зло не имеет самостоятельной сущности и в собственном смысле слова зла не существует. Его не существует не потому, что такого явления нет, но потому, что зло не является самостоятельной сущностью, оно есть отсутствие чего-то, как некое искажение, как болезнь; в самом деле, при современных научных взглядах можно сделать вывод, что болезнь - это нарушение естественного состояния нашего организма.

Ведь что такое, например, блудная страсть? Отсутствие целомудрия. Что такое гнев? Отсутствие кротости, и так далее. И вообще, страсть, грех - это отсутствие добродетели. Естественное состояние человека - добродетельное, если понимать выражение "естественное состояние" с библейской точки зрения, то есть такое, в каком человек сотворен изначально, а не в каком он пребывает сейчас. Человек сотворен добрым, потому что Бог не творил ничего злого; сказано в Библии, что когда Бог создал мир, в том числе и человека, то сказал, что все весьма хорошо, или добра зело по-славянски (см. Быт.1:31). Поэтому и человек был "добрым" - в том смысле, что в нем не было никакого изъяна. Но после грехопадения человеческое естество исказилось. Искажение, эта болезнь, ненормальность и называется злом. Но такое нарушение не может существовать само по себе, как и болезнь существует только в организме. И если болезнь побеждает организм, то он разрушается и умирает, а вместе с ним, естественно, исчезает и болезнь. Так же и зло: оно не существует вне разумных существ, но - в каждом разумном существе.

Собственно злом можно назвать грех, потому что страдание, боль и тому подобные состояния злом называть нельзя. Зло - это нарушение правильной деятельности разумного существа, это отступление его от своей природы, которое после грехопадения в разумных существах всегда присутствует. Зло вообще может быть только в разумном, сознательном существе, которое способно сознательно отклоняться от добра. Поэтому сказать, например, что собака злая, никак нельзя, ибо в таком случае мы проецируем свои страсти или добродетели на каких-либо животных или на растения: говорим, что собака злая, свинья прожорливая, птица хитрая и так далее. На самом-то деле они действуют лишь сообразно своей природе, а понятия "добро" и "зло" приложимы только к существам разумным, потому что добро - это следование своему естеству, а зло - все, что ему противно. Таким образом, страсти, зло являются нашим личным проявлением, так как мы более или менее сознательно уклоняемся от того, что предписывает нам наша совесть, что предписывают евангельские заповеди. Это и называется страстью или грехом, в зависимости от того, с какой стороны мы посмотрим. С православной точки зрения, зло как самостоятельная сущность не может иметь бытия; те же, кто считает иначе, принадлежат не к православным христианам, а, скорее, к еретикам-манихеям, которые учили, что существуют два бога: один добрый, другой злой, которые пребывают в бесконечной борьбе, - причем эти еретики и материю считали злом, а дух - добром, поэтому добро, по их учению, есть разрушение материи.

Вопрос. Батюшка, а как же относиться к различным стихийным бедствиям, разрушениям, которые приносят смерть?

Ответ. Даже смерть сама по себе не является злом, так же как и болезнь. Зло - это только то, что безнравственно. А то, о чем ты говоришь, может быть и добром, то есть для нашего спасения может оказаться добром, в зависимости от нашей реакции на случившееся. Также можно сказать, что природные катастрофы являются (чисто механически) следствием греха; ведь сначала, пока люди не согрешили, стихии не враждовали между собой, а после грехопадения человек как бы поссорился с внешним миром, и то, что раньше ему подчинялось, против него восстало. Поэтому такого рода бедствия, во-первых, не могут быть злом сами по себе, а во-вторых, по временнoй связи они являются следствием, а грех первых людей - его причиной.

Что же касается дьявола, то он, хотя и "изобрел" зло, является разумным существом, уклонившимся от своего предназначения. И даже те искушения, которые происходят со стороны дьявола, нельзя назвать злом, потому что, если мы правильно на них отреагируем и покажем свою любовь к Богу, для нас это будет к лучшему. Таким образом, можно сказать, что зла не существует. Оно живет только во мне самом, то есть я могу сказать, что во мне есть зло, а вот, например, про сестру И. я уже не имею права так говорить. В этом смысле каждый из нас должен думать о себе: именно я виноват в том-то и том-то, а не искать вокруг себя какие-то причины и обстоятельства, оправдывающие наш грех: меня-де соблазнили, напугали и т.д.

Вопрос. Не является ли гордостью стремление к преуспеянию в молитве?

Ответ. В любом случае мы должны понуждать себя ко вниманию, к тому, чтобы непрестанно молиться, и если мы себя не понуждаем, значит, впали в нерадение. Надо стараться иметь все те чувства, которые необходимы при молитве, например покаяние, сердечное сокрушение. А если мы себя не понужаем и молимся так, что перебираем четки и думаем: "Ну, как получается, так и получается", - то в этом никакого смирения нет.

Вопрос. На меня во время молитвы находит сильное расслабление, а от сосредоточения в молитве болит голова. Как мне быть?

Ответ. Смотря когда и как заболела голова. Если ты только начал молиться - и тут же головная боль, то можно сразу же заподозрить, что ты неправильно сосредоточился. А если утомление наступает спустя некоторое время, то это вполне естественное явление. Если будем так сильно обращать внимание на то, что у нас заболела голова или засвербило ухо, то мы никогда не сосредоточимся, потому что у нас появится масса причин, которые начнут нас отвлекать. Старайтесь лучше пренебрегать болью, а если уж она такая нестерпимая, тогда, конечно, можно себя пожалеть. Вообще во время молитвы надо по возможности пренебрегать всякими телесными ощущениями, в том числе и болезненными, иначе появится такая мнительность, что человек будет сильно преувеличивать свою боль, возникнут какие-то опасения, и он не сможет сосредоточиться, потому что ему все время будет что-то мешать.

29 апреля 2001 г.

Игумен Авраам (Рейдман)
Благая часть. Беседы с монашествующими. - Новотихвинский женский монастырь