Начало: Тексты, справочники и документы	Первая страница Святоотеческое наследие Разные тексты Свт. Филарет (Дроздов) OrthodoxyLib Православный интернет Евангельский синопсис Духовные стороны Добротолюбие избранное Пролог в поучениях День за днем Церковный календарь

Речь сегодня пойдет об откровении помыслов. Я попытаюсь рассказать об этом делании на основе Евангелия. С первого взгляда кажется, что в Евангелии об откровении помыслов ничего не говорится. Нет в нем никаких рекомендаций открывать помыслы - Спаситель нигде об этом не учит. Конечно, о греховных помыслах в Евангелии сказано, например: из сердца исходят помышления злые (Мф.15:19), или в вопросе Спасителя к своим ученикам: "почему вы позволяете помышлениям входить в сердца ваши?" (см. Мф.9:4), но непосредственно о таком способе борьбы с помыслами, который, по мнению Святителя Игнатия, для новоначальных является, можно сказать, единственным, - то есть об откровении, рассказе помыслов своему наставнику, - в Евангелии не упоминается.

Если подходить поверхностно, взирая на монашество как на некий институт, учрежденный, по мнению некоторых историков, в IV столетии, то можно придти к выводу, что "откровение помыслов" и "послушание", в том виде, в каком они существуют в монашестве, возникли уже в позднее время и основания себе в Евангелии не имеют. Однако это не так. Я вам недавно в проповеди говорил, что, по словам священномученика Дионисия Ареопагита, который был учеником апостола Павла, то есть принадлежал к самому первому христианскому поколению, монашество существует с апостольских времен. Такого же мнения придерживался святитель Симеон Солунский, живший в XV столетии. Он рассуждал о монашестве в духе того, как это было принято в тогдашнем христианском мире, как воспринимали историю Церкви святые отцы, а не в том духе, как представляют ее себе нынешние критически настроенные ученые, пытающиеся осмыслить историю Христианской Церкви с точки зрения современной науки. Симеон Солунский считал, что монашество существовало с самых первых времен, что апостолы, собственно, носили и некоторые монашеские одежды. И даже сам чин пострига, считал он, существовал с апостольских времен. Хотя в этот чин впоследствии внесены были какие-то изменения, а монашеские одежды и обрядовая сторона в чем-то были дополнены, - но суть оставалась апостольской.

Ведь и в церковные таинства были внесены некоторые изменения - не в сущность их, а в обрядовую сторону. Например, Литургию сейчас мы служим иначе, чем ее служили во времена апостольские. Известно, что Василий Великий, а потом Иоанн Златоуст несколько изменили чин Литургии, и, ради немощи христиан IV-V столетий, приспособили его к широким слоям населения. Необходимость в этом имела место потому, что в древности служба длилась на протяжении целого дня. Весь воскресный день первые христиане с раннего утра до вечера проводили в молитве - это все была Литургия. В последующие времена люди уже не могли выдержать столь длительного богослужения, и святые отцы вынуждены были его сократить. То есть изменения вносились во внешнюю сторону таинств, не касаясь их сущности.

Так же и внешняя сторона монашества могла быть изменена. Возможно, и само его название - "монашество" - возникло позднее. Но суть его - отречение от мира, служение Единому Богу без всякой привязанности к чему-либо земному - конечно же, осталась той же с апостольских времен. Поэтому пребывание учеников-апостолов со своим Учителем, Господом Иисусом Христом, во время Его трехлетней проповеди мы можем воспринимать как образец монашеской жизни. И это был не только образ подобного рода жизни, но, можно сказать, сама монашеская жизнь: они находились всегда при Нем, всегда Ему все рассказывали, беспрекословно выслушивали Его наставления, у них все было общее. Даже из краткого упоминания о том, что Иуда Искариотский носил ящик для пожертвований, можно понять, что и денег личных у них не имелось. Необходимое они покупали на всю их странствующую общину. Да, они странствовали, поскольку это было частью их служения, но весь их образ жизни: послушание, нестяжание, беспристрастие ко всему земному, не только греховному, но даже и вполне невинному, естественному, - содержал в себе все признаки истинного монашества.

Потому, когда мы читаем Евангелие, то некоторые поступки апостолов можем отождествить с теми понятиями, которые в нашей монашеской жизни приобрели уже вид терминов. В самом Евангелии нет тех специальных терминов, которые для нас стали привычными и несущими определенный, так сказать, пласт смысла, то есть четких понятий. Но отсутствие таких терминов в Евангелии не означает, будто в нем нет самих этих понятий. Ведь одну и ту же вещь можно назвать разными именами, описать многими словами. Если мы говорим "послушание", то под этим обычно подразумевается одна из двух вещей: либо послушание духовнику, либо послушание как работа. И если в Евангелии такой термин не употребляется, то это не значит, что у апостолов не было послушания как образа жизни. В Евангелии не упоминается и об откровении помыслов. Но это не значит, что апостолы были людьми скрытными. И вот об этой стороне апостольской жизни - об откровении помыслов, вообще о том, что дает душе откровение и к чему приводит скрытность, я как раз и хочу рассказать. Именно на основе Евангелия.

Наиболее яркими, характерными примерами скрытности и открытости являются два апостола: Петр - как образец предельной открытости, и Иуда Искариотский - как пример чрезвычайной, особенной скрытности. Если мы возьмем (может быть, мне не вполне удастся все рассмотреть в хронологической последовательности) самый ранний период пребывания учеников с Господом Иисусом Христом, то увидим, что хотя Господь наш Сам избрал всех двенадцать апостолов и Иуда Искариотский не случайно попал в число ближайших Его учеников (видимо, нравственное его состояние в то время делало его достойным подобного избрания), однако очень скоро в нем появилась некоторая скрытность, которая в нем постепенно развивалась, пока не привела к столь страшному концу.

Господь Иисус Христос, как сказано в Евангелии от Иоанна, начал обличать Иуду уже в самый первый год его пребывания с Ним. Для чего Он его обличал? Не для того, чтобы просто досадить, как, например, нередко поступаем мы, оскорбляя друг друга с целью сделать неприятное. И говорил Он Свое обличение не прямо: "Ты предатель", или "ты меня предашь", - но лишь намекал в разговоре со всеми учениками на внутреннее состояние одного из них, так что другие подчас не понимали, о чем идет речь. Поступал Он так именно для того, чтобы Иуда раскрылся. Между прочим, таков один из основных принципов откровения помыслов - не тогда ученик или послушник получает пользу, когда прозорливый старец видит его мысли, но когда он сам добровольно о себе рассказывает.

Как-то спрашивали, если не ошибаюсь, Амвросия Оптинского или кого-то из более поздних оптинских старцев: почему он, зная мысли, не говорит о них. И он ответил: "потому, что люди не получили бы пользы, если бы я им рассказал их мысли сам". Итак, старец ждал, пока те раскроются. В крайнем случае прозорливые старцы начинают намекать, что они что-то знают, и этим намеком подталкивают своих запутавшихся учеников к тому, чтобы те раскрыли свое внутреннее состояние. Именно таким образом поступал Господь Иисус Христос, Который, конечно, был не просто прозорливый, а всеведущий.

И вот, после проповеди Господа о таинстве его Тела и Крови, когда многие не поняли Его учения и отошли от Него, Он спросил двенадцать: Не хотите ли и вы отойти? (Ин.6:67). Для чего Он спросил именно так: не хотите ли и вы отойти? Неужели Он думал, что они все хотят уйти? Нет, это был намек - намек на то, что один из них хочет так поступить. Но Христос не желал задевать этого человека, не желал обличать его явно, предоставляя, однако, ему возможность высказаться, покаяться и таким образом исцелиться от своего тайного греха, от своей страсти. Потому Он так и говорит: "Не хотите ли и вы отойти?" - или по-славянски: "Еда и вы хощете ити?" Ответил на эти слова Симон Петр. Ему, как человеку порывистому, открытому, и в голову не могло прийти, что кто-то из двенадцати может думать иначе, чем он сам. Он говорит: "Господи, к кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни, и мы уверовали и познали, что Ты - Христос, Сын Бога Живого". Иисус отвечал им (здесь уже Господь говорит более ясно): "Не двенадцать ли избрал Я, но один из вас - диавол" (Ин.6:68-70). И вот, между прочим, смотрите: какая, как бы мы сейчас сказали, грубость и какое оскорбление прозвучали. Предположим, взял бы я и сказал кому-нибудь из находящихся здесь, допустим матушке Г.: "Матушка Г., ты - сатана". Она бы воскликнула: "Да что Вы, батюшка? Как Вы можете такое говорить? Вы что? Что я такого сделала?" У нас почему-то существует такое расхожее представление о любви, что говоря о том, что Господь Бог есть любовь, Бог - источник любви, любовь - это одно из имен Божиих, мы путаем истинную любовь с некоей вежливостью, с ласковым обращением. Но не всегда вежливость оказывается проявлением любви. Конечно же, Господь проявлял доброту и иногда действительно ласково обращался со Своими учениками, например тогда, когда после Своего Воскресения, явившись им, назвал их: "Детки" (Ин.21:5). Не "дети" даже, а по-славянски - "чадца" (то есть уменьшительное слово), по-русски - "детки". Было и такое, но случалось и противоположное.

И вот мы избираем из Евангелия то, что нам подходит, что льстит нашим страстям. Как и из всякой книги, из всякого учения. Мы хотим любви, а забываем, что любовь - это не обязательно вежливость, не обязательно добрые слова. Иногда любовь проявляет себя как крайнее обличение, как жесткое обличение. Что может быть большим оскорблением, большим досаждением, чем назвать человека диаволом? Для верующего это хуже, чем назвать его каким-нибудь животным.

Это говорил Он об Иуде Симонове Искариоте, ибо сей хотел предать Его, будучи одним из двенадцати (Ин.6:71). То есть уже в то время, в первый год проповеди Спасителя, Иуда Искариотский имел такой замысел. Однако Господь не обличал его, а только намекал, желая, чтоб тот открылся.

Вот другой пример - об апостоле Петре. Апостол Петр порой тоже что-то не понимал в учении Спасителя, и в нем также, как мы видим, действовали страсти. Но по своей открытости он сразу все это обнаруживал перед Господом. Иногда, может быть, он и боялся что-либо сказать, но все равно не мог удержать в себе ничего. Ничего от Господа не утаивал. И Господь его обличал. Подчас очень жестко, оскорбительно и унизительно. Но мы видим результат: один, скрытный, боявшийся обличения, боявшийся унижения в глазах прочих учеников, которого Господь явно в глаза и не обличал, погиб, а другой, который все открывал и которого Спаситель уничижал иногда очень откровенно, тем не менее от этого получил пользу, покаялся и исправился. Вот что произошло, например, когда апостол Петр исповедовал Господа Христом и Сыном Божиим. Я прочитаю отрывок из Евангелия об этом полностью, а потом остановлюсь на стихе, интересующим нас в данный момент. Пришедши же в страны Кесарии Филипповой, Иисус спрашивал учеников Своих: "За кого люди почитают Меня, Сына Человеческого?" Они сказали: "Одни за Иоанна Крестителя, другие за Илию, а иные за Иеремию, или за одного из пророков". Он говорит им: "А вы за кого почитаете Меня?" Симон же Петр, отвечая, сказал: "Ты - Христос, Сын Бога Живого". И тогда Иисус сказал ему в ответ: "Блажен ты, Симон, сын Ионин, потому что не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой, сущий на небесах. И Я говорю тебе: ты - Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее. И дам тебе ключи Царства Небесного; и что свяжешь на земле, то будет связано на небесах, и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах". Тогда Иисус запретил ученикам Своим, чтобы никому не сказывали, что Он есть Иисус Христос. С того времени Иисус начал открывать ученикам Своим, что Ему должно идти в Иерусалим, и много пострадать от старейшин и первосвященников и книжников, и быть убиту, и в третий день воскреснуть. И отозвав Его, Петр начал прекословить Ему: "Будь милостив к Себе, Господи! Да не будет этого с тобою!" Он же, обратившись, сказал Петру: "Отойди от Меня, сатана! Ты Мне соблазн! Потому что думаешь не о том, что Божие, но что человеческое" (Мф.16:13-23).

Если бы я кому-то сказал: "Отойди от меня, сатана", - это прозвучало бы для того человека, наверное, хуже, чем какая-нибудь насмешка. Мы вот требуем любви, но не понимаем, что любовь - это иногда и грубое, и жесткое обличение, ради пользы того человека, которого обличают. Отойди от меня, сатана! Смотрите: если про Иуду Искариотского Господь только намекает - один из вас диавол, то апостолу Петру прямо в лицо говорит: "Отойди от меня, сатана!" - что, без сомнения, выдержать было гораздо тяжелее, чем намек. Но апостол Петр отнюдь не собирался отходить от Господа. Он принял это обличение, понял, что ошибся, понял, что согрешил. И, естественно, старался тщательно впитывать в себя все последующие слова любимого им Наставника, которые научили бы его, как себя правильно вести.

И вот последующее поучение Спасителя на этот счет: "Отойди от Меня, сатана! Ты Мне соблазн! Потому что думаешь не о том, что Божие, но что человеческое". Тогда Иисус сказал ученикам Своим: "Если кто хочет идти за Мною…" (Мф.16:23-24). Видите, Он говорит: "Отойди от Меня, сатана!" - и тут же учит: "…Если кто хочет идти за Мною…" - как бы не обращаясь при этом к Петру, поскольку только что его от Себя прогнал. Но апостол Петр, несомненно, тщательно, внимательнейшим образом впитывая каждое слово, думал: "что же нужно делать, чтобы идти за Господом?" "…отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною. Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради меня, тот обретет ее. Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? Или какой выкуп даст человек за душу свою? Ибо приидет Сын Человеческий во славе Отца Своего с Ангелами Своими и тогда воздаст каждому по делам его" (ст.24-27). Видите, если в случае с Иудой Искариотским Господь обращением ко всем двенадцати апостолам прикрывает его грех, говоря: "Не хотите ли и вы отойти?" и обличая Иуду скрытно, так как он был немощным, - то здесь, наоборот, обращением не к одному апостолу Петру: "Если хочешь идти за Мной, сделай то-то и то-то…", а ко всем: "если хотите идти за Мною…" Господь прикрывает уже его добродетель, потому что апостол Петр был смиренным и мужественным человеком, а не гордецом, наподобие Иуды Искариотского. Но, конечно же, Петр, как один из самых ревностных, с большей жаждой, с большим усердием впитывал, принимал это поучение Спасителя.

Вот еще пример, касающийся уже не апостола Петра, а других учеников, показывающий наглядно, что они, хотя и были людьми страстными и подверженными в особенности таким страстям, как гордость и тщеславие, но, однако же, ничего от своего Учителя не скрывали, и со всем, что их волновало - добрым или злым, - приходили к Нему. В то время ученики приступили к Иисусу и сказали: "Кто больше в Царствии Небесном?" Иисус, призвав дитя, поставил его посреди них и сказал: "Истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете, как дети, не войдете в Царствие Небесное" (Мф.18:1-3). Смотрите, как опять Он жестоко обличает своих учеников, с какой строгостью это делает. Они по простоте своей думали, что кто-то из них, может быть, окажется в этом Царстве большим, понимая под ним справедливое земное царство, в котором будут действовать Божественные законы. то есть Царство "небесное" - в переносном смысле, "небесное" в отношении справедливости, в отношении действия высших принципов, а не в буквальном смысле. И Господь, вместо того чтобы снизойти их, так сказать, детскому уму, очень жестоким образом их обличает. Они спрашивают: кто будет большим в Царствии Небесном?, а Он отвечает: Вы не войдете в Царство Небесное. Легко ли было услышать людям, которые все оставили: матерей, отцов, а некоторые из них, как апостол Петр, и жен своих, последовали за Господом, были преданы Ему всей душой и любили Его как только возможно любить, - легко ли им было услышать: "Вы не войдете в Царство Небесное"? Значит, Господь их не жалел. Не жалел, поскольку понимал, что ученики ищут спасения и поэтому могут выдержать и жесткое, твердое обличение - готовы все принять. Итак, мы видим, как апостолу Петру Господь говорит: отойди от меня, сатана!, а другим ученикам: Вы не войдете в Царство Небесное. И что же они? Отчаялись ли от подобного обличения? Нет. Как апостол Петр не отошел, так и они не отчаялись, но стали внимать себе и думать: "что же необходимо сделать, чтобы войти в Царство Небесное?" И последующие слова Спасителя приняли как средство для исправления их неправильного душевного устроения. И это тоже пример откровения помыслов.

Мы, конечно же, понимаем, что Евангелие говорит только о самых важных вещах. Например, евангелисты пишут лишь о самых необыкновенных случаях исцелений, а о прочих лишь кратко упоминают: Он многих исцелил (Мк.3:10); так и здесь - они говорят только о наиболее вопиющих случаях, когда учеников Спасителя обуревали те или иные страсти, они их открывали Господу и потому нуждались в таком жестком обличении. Надо думать, они вообще все спрашивали у своего Учителя и все Ему рассказывали, как это всегда бывает с близкими между собой людьми, испытывающими друг к другу особенное доверие.

Вот еще один пример обличения Господом Своих учеников, пример откровенности перед Ним последних. При сем ученики Его забыли взять хлебов, и кроме одного хлеба не имели с собой в лодке. А Он заповедал им, говоря: "Смотрите, берегитесь закваски фарисейской и закваски иродовой". И, рассуждая между собой, говорили: "Это значит, что хлебов нет у нас". Иисус, уразумев, говорит им: "Что рассуждаете о том, что нет у вас хлебов? еще ли не понимаете и не разумеете? еще ли окаменено у вас сердце?" (Мк.8:14-17). Смотрите, как просто Он с ними говорит, как жестко, твердо. И никто не обижается, потому что ученики ищут спасения. Вот если бы я сказал вам, допустим: "у тебя каменное сердце", - то (хотя это выражение и более мягкое, чем "отойди от меня, сатана!") обиделись бы многие.

"Еще ли окаменено у вас сердце? Имея очи, не видите? имея уши, не слышите? и не помните? Когда Я пять хлебов преломил для пяти тысяч человек, сколько полных коробов набрали вы кусков?" Говорят Ему: "Двенадцать". "А когда семь для четырех тысяч, сколько корзин набрали вы оставшихся кусков?" Сказали: "Семь". И сказал им: "Как же не разумеете?" (Мк.8:17-21). Вот как Спаситель просто и открыто укоряет их. И все принимают это, все, кроме одного, который никак не хотел сказать своих мыслей; если бы он сказал - то, возможно, и не совершил бы столь страшного греха. Мы, конечно, не будем сейчас рассуждать о промысле Божием, через кого он действует, но сказанное выше вовсе не означает, что если бы Иуда Искариотский не предал Спасителя, то дело нашего спасения не совершилось бы. Господь, как Всепремудрый, и злую волю людей направляет так, что она служит человеческой пользе, и Иуда Искариотский со своей злой волей был лишь слепым орудием в деле спасения человеческого рода. Слепым орудием! Не сознательным, как говорят некоторые еретики, а слепым. Если бы он все же открывал Господу свои мысли, как делал это апостол Петр и другие ученики, то, несомненно, не совершил бы такого ужасного греха, не упал бы в такую бездонную пропасть.

Вот еще пример укорения апостолов. Пришел в Капернаум. И когда был в доме, спросил их: "О чем дорогою вы рассуждали между собою?" Они молчали, потому что дорогою рассуждали между собою - кто больше (Мк.9:33-34). Итак, перед нами пример проявления их гордости. Спаситель им намекнул: О чем вы говорили между собою? Они молчали… - потому что им было стыдно. Понимали: Господу не понравится, что они поддались страсти, стали спорить - кто больше; Петр ли больше или все равны. Видимо, между ними в то время имелось какое-то человеческое соперничество. Они молчали, потому что дорогою рассуждали между собою - кто больше. И сев, призвал двенадцать, и сказал им: "кто хочет быть первым - будь из всех последним и всем слугою". И, взяв дитя, поставил его посреди них, и, обняв его, сказал им: "кто примет одно из таких детей во Имя Мое, тот принимает Меня, а кто Меня примет, тот не Меня принимает, но Пославшего Меня". При сем Иоанн сказал: "Учитель! мы видели человека, который Именем Твоим изгоняет бесов, а не ходит за нами, и запретили ему, потому что не ходит за нами" (Мк.9:34-38). Видите, апостол Иоанн тут же признается: вот, мы так сделали, - правильно ли мы поступили или нет? В то время апостолы уже сами могли изгонять бесов. Они были чудотворцы, понимаете? Чудотворцы. Не в переносном смысле, не в шутку, а самым серьезным образом - чудотворцы. И вот эти чудотворцы не стесняются спрашивать: правильно ли они сделали, что такому-то человеку запретили изгонять бесов? Вот пример их открытости. Иисус сказал: "Не запрещайте ему, ибо никто, сотворивший чудо Именем Моим, не может вскоре злословить Меня. Ибо кто не против вас, тот за вас" (Мк.9:39-40). То есть из таких самых характерных случаев мы можем сделать вывод: ученики всегда обо всем спрашивали Своего Учителя, все Ему говорили. Поэтому не нужно думать, что откровение помыслов - это какая-то ненужная вещь, изобретенная лишь в IV столетии. Нет, оно существовало со времен апостольских и является учением Спасителя, которое Он преподал не словами, а примером самой Своей жизни. На примере общины своих учеников Он показал, каково должно быть истинно христианское общество, в особенности монашеское, - такой, собственно, и была Его община. Ведь они жили вне брака, ничего лично своего не имели, у них все было общим, ученики находились в беспрекословном послушании у Учителя, они вместе молились, вместе вкушали пищу и, таким образом, были настоящими монахами, истинными монахами, образцом для монашествующих всех времен.

Другой евангельский пример. Когда же приближались дни взятия Его от мира, Он восхотел идти в Иерусалим. и послал вестников пред лицем Своим; и они пошли и вошли в селение Самарянское, чтобы приготовить для Него. но там не приняли Его, потому что Он имел вид путешествующего в Иерусалим. Видя то, ученики Его, Иаков и Иоанн, сказали: "Господи! хочешь ли, мы скажем, чтобы огонь сошел с неба и истребил их, как и Илия сделал?" (Лк.9:51-54). Они не дерзают сами молиться и просить о том Бога, хотя уже были чудотворцами. Заметьте, события происходили, когда приближались дни взятия Его, то есть в последний год Его служения, перед самыми крестными страданиями. К тому времени ученики уже имели опыт исцеления многих больных и изгнания бесов и чувствовали в себе силу, которая давала им дерзновение иметь мысли о том, что они могут попросить Бога истребить нечестивцев, не пожелавших принять Мессию. Но они, опять же, не посмели сделать это самостоятельно. Не какая-нибудь послушница, ничего из себя не представляющая, а чудотворцы спрашивали: можно ли сделать то-то или нет?

Но Он, обратившись к ним, запретил им и сказал: "Не знаете, какого вы духа. Ибо Сын Человеческий пришел не губить души человеческие, а спасать". И пошли в другое селение (Лк.9:55-56). Опять Спаситель их очень строго укорил: Вы не знаете, какого вы духа. То есть ученики уже думали о себе, что они чудотворцы и имеют власть своей молитвой свести с неба огонь, а Христос им говорит: "Вы не знаете, какого вы духа", - то есть попросту, как бы мы сейчас сказали: "Вы бездуховные", или: "У вас нет никакого рассуждения". Вот пример, с одной стороны, их полной откровенности перед Учителем, послушания и принятия Его обличения со всей искренностью, с полным желанием исправиться, а с другой стороны - Его строгости в отношении Своих учеников.

Теперь можно коснуться двух очень характерных случаев, когда две женщины помазывали Господа Иисуса Христа миром перед Его страданием. Когда же Иисус был в Вифании, в доме Симона прокаженного, приступила к Нему женщина с алавастровым сосудом мира драгоценного и возливала Ему возлежащему на голову. Увидев это, ученики Его вознегодовали и говорили: "К чему такая трата? Ибо можно было бы продать это миро за большую цену и дать нищим". Но Иисус, уразумев сие, сказал им: "Что смущаете женщину? она доброе дело сделала для Меня. Ибо нищих всегда имеете с собою, а Меня не всегда имеете. Возлив миро сие на тело Мое, она приготовила Меня к погребению. истинно говорю вам: где ни будет проповедано Евангелие сие в целом мире, сказано будет в память ее и о том, что она сделала". Тогда один из двенадцати, называемый Иуда Искариот, пошел к первосвященникам и сказал: "Что вы дадите мне, и я вам предам Его?" Они предложили ему тридцать сребреников. И с того времени он искал удобного случая предать Его (Мф.26:6-16). Итак, скрытность постепенно привела Иуду Искариотского к тому, что он в конце концов решился исполнить преступный замысел, вынашиваемый им в течение нескольких лет. И несколько лет время от времени Господь намекал ему, что знает об его замысле, и такими намеками призывал его к покаянию. Но скрытность, самоуверенность, может быть, гордость - трудно понять душу такого человека, пожалуй, даже невозможно - привели его к столь безумному преступлению, что он предал Спасителя мира, можно сказать, продал за ничтожную сумму. Одни богословы говорят, что это была сравнительно крупная сумма, другие, - что весьма ничтожная, но это не так важно. Важно, что он продал Господа, Царя царей, Бога богов, за тридцать сребреников.

Какой вывод можно из этого сделать? Такой, что страсть безумна. С точки зрения здравого смысла понять этот поступок невозможно. Но если мы взглянем на себя самих, то увидим, как страсти постепенно овладевают нами, увидим, что какая-нибудь глупость, нелепость, овладев нашим сознанием, влечет нас ко греху и имеет почти гипнотическую силу. И мы, понимая даже, что то или иное делать нельзя, что это плохо, тем не менее удержаться не можем. А случается подобное именно тогда, когда мы позволяем страсти постепенно нами овладеть, то есть держим грех внутри себя - то ли надеясь сами его победить, то ли думая, что этот грех, может быть, уж и не такой страшный, то ли не желая его открывать от стыда. Апостол Петр все открывал, и Господь его обличал, называл сатаной, прогонял от Себя, всячески укорял, говорил ему и прочим ученикам: "Вы в Царство Небесное не войдете, вы не знаете, какого вы духа", - но они все терпели, принимали и изменялись к лучшему. Иуда же молчал, молчал - и всем казался хорошим, никто ни в чем его не подозревал, поскольку Господь никогда его не укорял явно, - а кончилось это самым страшным, жутким преступлением. Напомню поговорку, грубую, но очень мудрую и точную: в тихом омуте черти водятся. Когда человек ведет себя скрытно и вдруг обнаруживается, что он совершил какой-нибудь мерзкий грех, то для всех это оказывается неожиданностью. А на самом деле ничего неожиданного здесь нет. Страсть внутри него постепенно развивалась и, когда уже не могла удерживаться внутри, так страшно себя проявила, приведя его к такому страшному концу. Как и произошло с Иудой Искариотским.

Вот другой случай, когда Мария, сестра Лазаря, излила миро на ноги Спасителя. За шесть дней до Пасхи пришел Иисус в Вифанию, где был Лазарь умерший, которого Он воскресил из мертвых. Там приготовили Ему вечерю, и Марфа служила, а Лазарь был одним из возлежавших с Ним. Мария же, взяв фунт нардового чистого драгоценного мира, помазала ноги Иисуса и отерла волосами своими ноги Его; и дом наполнился благоуханием от мира. Тогда один из учеников Его, Иуда Симонов Искариот, который хотел предать Его, сказал: "Для чего бы не продать это миро за триста динариев и не раздать нищим?" Сказал же он это не потому, чтобы заботился о нищих, но потому, что был вор. Он имел при себе денежный ящик и носил, что туда опускали. Иисус же сказал: "Оставьте ее; она сберегла это на день погребения Моего" (Ин.12:1-7). Итак, евангелист здесь прямо называет Иуду вором и указывает на то, что он стремился к накоплению денег. Значит, его преобладающей страстью было сребролюбие, но он это скрывал, - в данном случае прикрываясь заботой о нищих. Вспомним, например, о том, как Иаков и Иоанн просили Спасителя посадить их по правую и по левую сторону от Него в Царствии Небесном. Просили они так потому, что им казалось, что в этом Царстве (которое они представляли себе неким земным, однако с небесными законами) ученики Спасителя должны получить какие-то преимущества. Следовательно, иные ученики больше хотели славы, а Иуда мечтал обладать богатствами. И как в тех учениках была греховная немощь, не меньшая, а, может быть, и более страшная (ведь гордость - более страшная страсть, чем сребролюбие), так и в Иуде была соответствующая немощь, но те открывали, были обличаемы, исправлялись, а этот скрывал - страсть развивалась и наконец, сделав его безумным, заставила совершить нелепое, жуткое преступление, осознав которое он потом не мог уже найти для себя иного выхода, как только лишить себя жизни.

Во время тайной вечери, незадолго перед страданиями, Господь Иисус Христос опять обличал одновременно и апостола Петра и апостола Иуду. Но Иуда и тогда не понял намека, а апостол Петр покаялся. Хотя впоследствии Петр тоже совершил страшное преступление - трижды отрекся, однако не утерял благодать. В нем была сила, которая привела его к осознанию своего греха, к покаянию, и он, как сказано в Евангелии, и сам обратился и братьев своих восставил к покаянию. Ведь после взятия Христа под стражу все апостолы от Него бежали и тем самым в большей или меньшей степени согрешили. Но поскольку ученики привыкли бороться с собой через откровение помыслов и выслушивание обличений, то и здесь они, пусть и пали, однако нашли в себе силу и мужество восстать и исправиться. Хотя они уже и потеряли всякую надежду, может быть, даже разуверились в Христе как в Господе и Сыне Божием, но, привыкнув всегда быть вместе и друг друга поддерживать, они все же осознали свой грех, собрались вместе и, пусть и в страхе, но друг друга укрепляли. И благодаря этому сумели стать свидетелями Воскресения Христова, получить восстановление в своем апостольстве.

И во время вечери, когда диавол уже вложил в сердце Иуде Симонову Искариоту предать Его [то есть предательство было уже окончательным решением апостола Иуды (тогда еще апостола), и Господь Иисус Христос, как Всеведущий Бог, знал об этом], Иисус, зная, что Отец все отдал в руки Его, и что Он от Бога исшел и к Богу отходит, встал с вечери, снял с Себя верхнюю одежду и, взяв полотенце, препоясался. Потом влил воду в умывальницу и начал умывать ноги ученикам и отирать полотенцем, которым был препоясан. Подходит к Симону Петру, и тот говорит Ему: "Господи! Тебе ли умывать мои ноги?" Иисус сказал ему в ответ: "что Я делаю, теперь ты не знаешь, а уразумеешь после". Петр говорит Ему: "не умоешь ног моих вовек". Иисус отвечал ему: "если не умою тебя, не имеешь части со Мною" (Ин.13:2-8). И опять перед самыми страданиями, когда возле Него были ближайшие ученики, когда апостол Петр, казалось бы, проявил смирение (конечно, на самом деле это было не смирение, а смиреннословие - ложное смирение, разновидность гордости, о котором рассуждают святые отцы, в частности святитель Игнатий), Господь его обличил, не пожалел ученика, - и тот принял это обличение. Он не оскорбился так, как оскорбился в свое время Иуда Искариотский, когда не было принято его предложение - продать миро и раздать деньги нищим, нет, он не обиделся, но тут же воскликнул противоположное. Симон Петр говорит Ему: "Господи! Не только ноги мои, но и руки и голову" (Ин.13:9), - лишь бы только иметь часть с Господом.

"Господи! Не только ноги мои, но и руки и голову". Иисус говорит ему: "Омытому нужно только ноги умыть, потому что чист весь; и вы чисты, но не все". Ибо знал Он предателя Своего, потому и сказал: "Не все вы чисты" (Ин.13:9-11). Спаситель опять намекает, не для учеников, а для Иуды, как бы призывает последнего: расскажи о своем грехе, признайся. Ведь если бы Иуда открыл его, то обаяние греха, сила греха, эта диавольская власть, в которую он себя предал, которую диавол получил над ним в связи с его скрытностью, этим откровением, этим искренним рассказом, была бы уничтожена. Когда же умыл им ноги и надел одежду Свою, то, возлегши опять, сказал им: "Знаете ли, что Я сделал вам? Вы называете Меня Учителем и Господом, и правильно говорите, ибо Я точно то. Итак, если Я, Господь и Учитель, умыл ноги вам, то и вы должны умывать ноги друг другу. Ибо Я дал вам пример, чтобы и вы делали то же, что Я сделал вам. Истинно, истинно говорю вам: раб не больше господина своего, и посланник не больше пославшего его. Если это знаете, блаженны вы, когда исполняете. Не о всех вас говорю: я знаю, которых избрал. Но да сбудется Писание: ядущий со Мною хлеб поднял на Меня пяту свою" (Ин.13:12-18). Опять намек. В особенности в последние часы перед Крестными страданиями Господь неоднократно являет Свое желание призвать Иуду Искариотского к откровению, к тому, что мы сейчас называем исповедью. "Теперь сказываю вам, прежде нежели то сбылось, дабы, когда сбудется, вы поверили, что это Я. Истинно, истинно говорю вам: принимающий того, кого Я пошлю, Меня принимает; а принимающий Меня принимает пославшего Меня. Сказав это, Иисус возмутился духом, и засвидетельствовал, и сказал: Истинно, истинно говорю вам, что один из вас предаст Меня". Тогда ученики озирались друг на друга, недоумевая, о ком Он говорит (Ин.13:19-22). Конечно, Господь Иисус Христос мог прямо сказать Иуде: "Ты - предатель", но это не принесло бы последнему пользы. Один же из учеников Его, которого любил Иисус, возлежал у груди Иисуса. Ему Симон Петр сделал знак, чтобы спросил, кто это, о котором говорит. Он, припав к груди Иисуса, сказал Ему: "Господи! кто это?" Иисус отвечал: "Тот, кому я, обмакнув кусок хлеба, подам". И, обмакнув кусок, подал Иуде Симонову Искариоту (Ин.13:23-26). Этот жест также был признаком особенной любви. Господь Иисус Христос подал Иуде кусок хлеба, как бы проявив тем самым Свое к нему внимание. Смотрите: сильных, мужественных Он обличает в лицо, говорит: "Ты - диавол, отойди от Меня, сатана", - или: "Вы в Царствие Небесное не войдете… вы не знаете, какого вы духа… вы не будете иметь части со Мной". Представьте, если бы матушка Л. сказала кому-нибудь из вас подобные слова. Большинство обиделось бы чрезвычайно. На месяц, наверное. Такое было бы отчаяние, слезы, обиды, крики: "я ухожу из монастыря, дайте мне мои вещи, дайте мне мои документы". А ученики все принимали.

И после сего куска вошел в него сатана (ст.27). Не в том смысле, что Иуда стал настоящим бесноватым (потому что тогда он и вел бы себя как безумный человек); суть состоит в том, что диавол совершенно овладел его умом и волей. Тогда Иисус сказал ему: "Что делаешь, делай скорее" (ст.27). То есть опять Он ему как бы говорит: "Я все знаю". Но страсть в такой степени овладела этим человеком, что он, все понимая, тем не менее удержать себя уже не может, идет и исполняет свой страшный замысел. Разве мы не узнаем в этом себя, когда позволяем тому или иному помыслу нами овладеть?

Но никто из возлежащих не понял, к чему Он это сказал ему. А как у Иуды был ящик, то некоторые думали, что Иисус говорит ему: "Купи, что нам нужно к празднику", или чтобы дал что-нибудь нищим. Он, приняв кусок, тотчас вышел; а была ночь. Когда он вышел, Иисус сказал: "Ныне прославился Сын Человеческий, и Бог прославился в Нем. Если Бог прославился в Нем, то и Бог прославит Его в Себе, и вскоре прославит Его. Дети! Недолго уже быть Мне с вами. Будете искать Меня, и, как сказал Я Иудеям, что, куда Я иду, вы не можете прийти, так и вам говорю теперь. Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга. По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою". Симон Петр сказал Ему: "Господи! Куда Ты идешь?" Иисус отвечал ему: "Куда Я иду, ты не можешь теперь за Мною идти, а после пойдешь за Мною". Петр сказал Ему: "Господи! Почему я не могу идти за Тобою теперь? Я душу мою положу за Тебя". Иисус отвечал ему: "Душу твою за Меня положишь? Истинно, истинно говорю тебе: не пропоет петух, как отречешься от Меня трижды" (Ин.13:28-38). Конечно, апостол Петр не поверил последним словам Спасителя, он не мог им поверить. Ведь в тот момент его душевное состояние было таким, что он считал это просто невозможным. Но гордость и самонадеянность его подвели. Однако, хотя он и совершил троекратное отречение, но потом все же покаялся. Он и сейчас стерпел - не поверил, но все-таки стерпел. Не сказал: "как Ты можешь мне такое говорить! я Тебя так люблю, а Ты меня так унижаешь". Он ответил: "Нет, этого не будет", - но тем не менее не обиделся. Если и скорбел, то это была скорбь не от гордости, а от любви. И даже впоследствии, когда уже совершил страшный грех отречения, он также вынес немое обличение Спасителя. Взяв Его, повели и привели в дом первосвященника. Петр же следовал издали. Когда они развели огонь среди двора и сели вместе, сел и Петр между ними. Одна служанка, увидев его, сидящего у огня, и всмотревшись в него, сказала: "И этот был с Ним". Но он отрекся от Него, сказав женщине: "Я не знаю Его". Немного спустя другой, увидев его сказал: "И ты из них". Но Петр сказал этому человеку: "Нет!" Спустя с час времени, еще некто настоятельно говорил: "Точно и этот был с Ним, ибо он Галилеянин". Но Петр сказал тому человеку: "Не знаю, что ты говоришь". И тотчас, когда еще говорил он, запел петух. Тогда Господь, обратившись, взглянул на Петра, и Петр вспомнил слово Господа, как Он сказал ему: "Прежде нежели пропоет петух, отречешься от Меня трижды". И, выйдя вон, горько заплакал (Лк.22:54-62). Господь посмотрел на него укоризненно потому, что в тот момент нельзя было ничего сказать, ведь, сказав что-нибудь в укор Петру, Господь подверг бы его опасности. Поэтому Он только на него посмотрел. И этот взгляд был, конечно же, для апостола страшнее, чем любое укоризненное слово. Но что же Петр? Отчаялся ли он? Пусть и не мог он в тот момент сказать Господу: "прости меня, я согрешил", - но в душе, конечно же, каялся, и плакал, и просил у Бога прощения.

Совсем противоположно Петру повел себя Иуда, после того, как привел в исполнение свой страшный замысел. Должно еще отметить: когда Иуда в Гефсиманском саду решил дать воинам знак, с тем чтобы показать, кто из находившихся там был Христос, то знаком этим он выбрал поцелуй, - потому что и в тот момент он стыдился перед учениками, перед Господом обнаружить себя предателем, до последнего момента хотел скрыть то, что он совершал. И даже здесь еще стремился изобразить из себя ученика. Возможно, прочие апостолы и не понимали в тот момент, что происходит. И когда еще говорил Он, вот Иуда, один из двенадцати, пришел, и с ним множество народа с мечами и кольями, от первосвященников и старейшин народных. Предающий же Его дал им знак, сказав: "Кого я поцелую, Тот и есть, возьмите Его". И, тотчас подойдя к Иисусу, сказал: "Радуйся, Равви!" И поцеловал Его. Иисус сказал ему: "Друг, для чего ты пришел?" (Мф.26:47-50). смотрите: своим близким ученикам, преданным Ему, Он говорит: "Отойди от Меня, сатана!", а к самому немощному ученику, к этому самому страшному преступнику, Он обращается: "друг…". То есть с ревностными Он ведет себя строго, с немощными - очень мягко. В этих словах: "для чего ты пришел?" - также было указание: "Для того, чтоб предать меня? Или, может быть, ты пришел покаяться? Для чего ты пришел сюда? Что ты ищешь? Найди то, что здесь можно найти - найди покаяние, - вот последняя для тебя возможность". Этими словами Господь призывал Иуду к покаянию, но тот на Его призыв, на Его намек: "друг, зачем ты сюда пришел?" - не откликнулся. Чем это кончилось, вы знаете.

Про апостола Петра сказано, что он плакал горько (Мф.26:75), а про Иуду не говорится, что он плакал, но сказано: Тогда Иуда, предавший Его, увидев, что Он осужден, и раскаявшись, возвратил тридцать сребреников первосвященникам и старейшинам, говоря: "согрешил я, предав кровь невинную". Они же сказали ему: "Что нам до того? смотри сам" (Мф.27:3-4). Эти люди не способны были принять никакого покаяния. Вместо того, чтобы как-то попытаться помочь павшему человеку, смягчить его мучительное душевное состояние, они, сами будучи страшными злодеями, людьми каменносердечными, использовав этого человека и зная, что он им больше не нужен, отнеслись к нему совершенно безразлично. Они сказали ему: "смотри сам". Тому, Кто мог принять от него покаяние, Иуда себя не открыл, а те, перед кем он себя открыл, не способны были принести ему никакой пользы. И таким образом окончательно его погубили: И бросив сребреники в храме, он вышел, пошел и удавился (Мф.27:5).

Итак, жесткое обличение и грубое отношение не обязательно является признаком жестокости. Мы видим на примере Спасителя, что его любовь к ближайшим ученикам проявлялась именно в подобной строгости. И, наоборот, снисхождение более прилично для немощных. Самым немощным (и в конце концов погибшим) оказался Иуда Искариотский. Моей сегодняшней целью было показать вам на примере Евангелия, как важно откровение помыслов и как подобное откровение избавляет человека от власти диавола и приводит его в истинно ангельское состояние. И как скрытность, наоборот, приводит к полной погибели. Апостол Петр в конечном счете покаялся. Мы знаем, что, когда Господь явился на озере Тивериадском, Он трижды спросил ученика, хотя Петру и было обидно это троекратное вопрошение: "Любишь ли ты Меня?" (см. Ин.21:15-17). И Петр отвечал в третий раз уже даже со скорбью: "Господи, Ты все знаешь. Ты знаешь, что я люблю Тебя" (ст.17). Здесь также проявилась открытость ученика. Петр сказал то, что было у него на душе. И, обнаружив свою любовь, он ею покрыл свое прежнее согрешение, свое падение. Открытость его спасла, можно сказать, вытащила из самой адской бездны. Потому что падение Петра и падение Иуды Искариотского было приблизительно одинаковой тяжести. Но покаяние Петра спасло, а замкнутость ничем не помогла Иуде. Пришел Иуда к тем, кто, казалось, являлись его союзниками, но они ни в чем не проявили к нему участия. Апостол же Петр нашел прочих разбежавшихся учеников, собрал их, и они вместе друг друга подкрепляли. И таким образом дождались Воскресения Спасителя, а апостол Петр - и прощения из уст Самого Спасителя.

Для чего я провел беседу по Евангелию? Чтобы показать важность, необыкновенную важность откровения помыслов. Чтобы никто не думал, будто это нечто вновь изобретенное, случайное, ненужное. Когда возможности открывать помыслы нет, то человек хочет не хочет, вынужден с трудом искать иные способы борьбы со страстями. Но когда такая возможность есть, а человек пренебрегает тем, что даровал ему промысел Божий, то он тем самым пренебрегает своим спасением. И для апостолов, после того, как они разошлись с проповедью по всему миру и более не видели Господа, наступили, наверное, времена, когда они уже не имели возможности кому-либо рассказать о том, что переживали умом и сердцем. Но в то время, когда с ними был Учитель, они это делали, а кто не делал, тот погиб.

Вопрос. Не могли бы вы сказать о том, какие литургии служились в храмах Москвы в XV-XVI вв., когда там появились жидовствующие? Ведь эта вера в основе своей иудейская? Какая же могла быть литургия?

Ответ. Это была обыкновенная литургия, ведь ересь жидовствующих существовала тайно. Они своих заблуждений не обнаруживали, открыто не исповедовали. Внешне это могли быть православные священники, которые ничем не отличались от остальных, а в тайне они придерживались ереси. И потом, это ошибка, что вера их в основе своей являлась иудейской. Это было вольнодумство во всех его разновидностях: иногда - уклонение в иудейство, иногда - занятие магией или астрологией. У некоторых, может быть, порой доходило и до безбожия. То есть это было вольнодумство XVI века, одной из разновидностей которого являлось иудейство: некоторые из этих жидовствующих считали, что иудейская вера истинная, и обрезывались. Другие же, наоборот, иудейских обрядов не признавали и над собой не совершали. Поэтому каких-то внешних изменений в церковной жизни не было. Единственное, в чем проявилось это в отношении обрядов, - на иконах стали изображать ветхозаветных праведников, подчеркивая их иудейское происхождение - в чертах лица и так далее. Это запрещено, если я не ошибаюсь.

Вопрос. Как можно полно открывать помыслы человеку, которого не любишь и которому поэтому не доверяешь?

Ответ. Заставлять себя - и все. Мы делаем это не потому, что любим: полюбил человека и открывай ему помыслы. Можно, конечно, кого-то полюбить и помыслы ему открывать, но от этого ведь пользы не получишь. Любовь может быть следствием. А вот доверие должно быть. Доверие, основанное не на чувствах, мол, мне понравилось твое лицо и я тебе доверяю, не на симпатии, а на здравом смысле. Допустим, смотрю я на А. и думаю: "хорошая девушка, ей можно довериться", и начну ей все рассказывать, - а что она мне насоветует?! Да, у нее лицо такое простое, но это не значит, что я должен ее слушаться. Мне нужно рассудить: действительно ли человек учит по святым отцам или нет. Мало ли, что он мне нравится или не нравится внешностью, цветом волос и прочее. Не нужно ориентироваться на внешнее, но необходимо себя заставлять. Любовь же и расположение приходят уже тогда, когда чувствуешь от руководства пользу. Следом за этим приходит любовь. Кто ищет спасения, тот не смотрит: красивый, не красивый. Например, отец Андрей. Какая у него была внешность? Ничего особенного: никакой окладистой бороды - редкая бородка, в общем, ничего величественного. Ходил он одним боком, потому что у него был поврежден позвоночник, ничего мудреного не говорил. Я же просто искал человека, который бы учил меня Иисусовой молитве, - и вот Господь меня к нему привел. В Одесском монастыре, как мне кажется, другого такого не было. я к нему обратился потому, что мне нужно было, чтобы меня кто-то наставлял, а не потому что "любил его или не любил". Потом уже появилось такое чувство. Если мы так будем искать наставника, в особенности это касается женщин, то на что мы будем смотреть? Чтобы была большая борода, чтобы был обязательно худой, глаза чтобы сверкали. Это же нелепо. Внешность еще ничего не значит. Я из-за этой внешности много раз ошибался. Густая борода, например, и величественный вид - это еще не признак духовности, а человек к такому священнику испытывает особое расположение. Бывает расположение к тем, кто красиво говорит. Конечно, умение говорить проповеди - это какое-то дарование, но это, скорее, естественное дарование, чем благодатное. Бывают люди благодатные, но которые говорить не умеют. Вот отец Андрей объяснялся так, что его едва-едва понимали. Он был очень простой человек, но обладал опытом. Вот что самое главное - опыт. Не слова, похожие на слова святых отцов, а опыт, соответствующий их учению. Если человек начитан в творениях отцов Церкви и умеет пользоваться их учением, к месту цитировать их труды, то опыт его и может выражаться в святоотеческих словах, а если он начитан мало или не умеет пользоваться тем книжным багажом, который у него есть, то он выражается просто, своим собственным языком. Но его опыт совпадает с тем, о чем говорят святые отцы. Вот признак человека, которому можно доверять. Это не я придумал. Это мнение Симеона Нового Богослова, мнение святителя Игнатия Брянчанинова. И что мы будем размышлять: "любишь - не любишь". Да хоть ненавидишь его, но если он тебе приносит пользу, то ему и надо доверять. Когда мы приходим к врачу, разве для нас главное - красивый он или некрасивый, вежливый или невежливый? Мы смотрим на то, хороший он специалист или плохой. Или пришел к нам, допустим, вежливый сантехник. Крутанул кран, трубу прорвало: "Ой, извините, пожалуйста, у меня не получилось, я ничем вам помочь не могу", - и ушел, а вода хлещет. Мы же думаем: "Какой добрый, приятный человек. Хотя и сломал кран, но какой обходительный". Или, наоборот, пришел к нам сантехник обыкновенный, выругался, попросил денег на водку, но все сделал нормально - ничего не течет. Так кого мы предпочтем? Мы же не посмотрим: нравится - не нравится, а посмотрим, принес ли нам человек в данном деле пользу или нет. Так и в духовной жизни: мы не должны ориентироваться на то, понравился нам человек или не понравился. Может быть, он нам понравился потому, что нам потворствует, обольстил нас, попросту говоря. Мы думаем: "какой любвеобильный, никогда мне замечания не сделает. Он так со мной обходится, он так меня уважает", - а ты ему и не нужна, ему надо, чтобы ты деньги принесла, и все. А какая-нибудь неопытная баба Зина или баба Нина думает: "какой добрый, какой хороший; так скажет, так приветит". А он пришел домой и забыл, что он отец Петр, а думает, что он - Петя. Его вообще это не волнует. Поскольку профессиональное качество священника - это умение обходиться с людьми, - он его и приобрел. А неопытные принимают это профессиональное качество за любовь. Конечно, священник должен быть обходительным, а не хамом, - это понятно. Я не про то говорю, что хамство - это признак хорошего священника, ни в коем случае. Я говорю, что не нужно путать любовь с лестью. Не нужно быть такими наивными, как дети, и принимать вежливость за признак любви. Конечно, надо с людьми быть обходительным, в особенности с теми, кто недавно пришел в Церковь, не отталкивать их своей жесткостью. Но, бывает, что человек пришел на исповедь: батюшка ему все прощает, и он ему все прощает - это обоих устраивает; батюшка от него ничего не требует, и он от него ничего не требует - и, как говорится, по рукам. Батюшке подходит, что у него ничего не просят, и кающимся грешникам подходит, что от них не требуют особенного покаяния и исправления. Какая тут любовь, если твои страсти в тебе разрастаются и нет хотя бы какого-то покаяния и изменения? Какая тут любовь, если он совершенно к тебе безразличен?

Вопрос. Батюшка, а что делать, если очень-очень стыдно рассказать какой-то помысел? Как противостоять этому чувству?

Ответ. Во всех случаях, когда нас борют те или иные страсти: стыдно, допустим, рассказать помысел или не можешь сделать что-то еще, - помогает усиленная молитва. Я даже могу сказать так: если человек в чем-то грешит и нет возможности его исправить, то нужно посоветовать такому человеку усиленно молиться. И когда будет усиленная молитва - благодать Божия воздействует на его душу и даст ему мужество, даст ему силы открыть помысел или преодолеть себя в чем-то еще. Вообще нужно приучиться к понуждению себя, научиться преодолевать свои немощи.

Вопрос. "Если придешь к братиям, и один из них скажет тебе: "не нахожу здесь покоя, но хочу жить с тобою", - не давай ему места, чтобы не дать претыкания прочим. Если же он скажет тебе: "умирает душа моя по причине некоей скрытной вещи", - дай ему способ бежать, но с собою все же не позволяй жить". Батюшка, как правильно понимать это наставление?

Ответ. Здесь речь идет о безмолвниках. Это наставление безмолвствующим, чтобы они не нарушали свое безмолвие. Говорится о том, что если человек просто испытывает к тебе влечение и хочет с тобой жить, то не нужно тем не менее его брать, чтоб не соблазнились другие. А если у него в монастыре есть какая-то опасность впасть в смертный грех, то надо дать ему возможность уйти из того места, где он может погибнуть, но жить с собой - не позволять. Смысл такой. Но это наставление безмолвствующим, то есть отшельникам. Тут таких людей нет.

Вопрос. Я боюсь наказания и поэтому, случается, делаю что-либо исподтишка. Например, могу толкнуть кого-то, но как бы невзначай, то есть прикрываюсь личиной. Вроде бы и исповедую помыслы, но, боюсь, этот страх где-то сказывается. Как изменить отношение к обличению и наказанию?

Ответ. Нужно заставлять себя. Нужно думать не о том, что тебя сейчас накажут, а о наказании будущем - о будущей жизни, иметь память смертную. Тогда, конечно, ради очищения совести мы будем готовы открыть все, хотя бы здесь и претерпели наказание. Вообще в Евангельской жизни, в монашеской жизни, необходимо мужество - это одна из важнейших добродетелей, по учению святых отцов. Без мужества будешь бояться всего, от всего будешь трястись.

Вопрос. Как найти ту грань в откровении своих помыслов, чтобы, рассказывая о них, не навредить сестре, вызвавшей мое смущение?

Ответ. Если ты рассказываешь с целью на кого-то донести: такая-то, например, сделала то-то и то-то, накажите ее, она так и ждет, чтобы ее наказали, - это, конечно, плохое устроение, это донос. А если ты рассказываешь все начистоту, может быть, и о сестре своей говоришь, но желая лишь того, чтобы ее предостерегли от закоснения в грехе, то это не будет преступлением или каким-то доносом. Покрывать же никого нельзя. Какой пример вам привести? У нас в монастыре нет такого, чтобы про человека что-то рассказали и к нему стали плохо относиться. Его стараются исправить, и если наказывают, то ради его исправления. Все делается ради этого - это конечная цель. Бывают, конечно, такие, которые, к сожалению, не могут исправиться, правильнее сказать, не хотят. По большей части у нас такие отходят сами, но иногда и отчисляем. Это, конечно, всегда неприятно, но бывает и такое. Надо думать о своей пользе. Главное, когда исповедуешь помыслы, нужно бояться тщеславия (во время рассказа о себе чего-то доброго), нужно бояться злорадства или желания той или другой сестре отомстить, но это не значит, что необходимо что-то скрывать. "Не буду рассказывать о себе что-то доброе, чтобы не потщеславиться, не буду говорить про ту или иную сестру что-то плохое, чтобы ее не наказали", - так рассуждать нельзя. Если ее наказывают, то этим стараются исправить. Конечно, если это превратится в какое-то желание рассказать про одного, про другого, - это уже будет нехорошо, это станет сплетнями или доносительством. Одно и то же дело, как говорит святитель Тихон Задонский, в зависимости от намерения бывает добрым или злым. Если я это делаю с целью собственного покаяния, с целью подсказать старице, чтобы она обратила внимание на неисправность какой-то сестры, то это хорошо. А если я делаю это с целью, чтобы сестру наказали и чтобы причинить ей таким образом какое-то зло, то это плохо, и именно из-за моего сердечного намерения. А по внешности - как будто одно и то же. Вот на свое сердечное намерение и нужно обращать внимание. Но это не значит, что для того, чтобы не поддаться страсти, нужно что-то скрывать. Так мы можем и ничего доброго не делать ради того, чтобы не загордиться.

Вопрос. Кажется, что старица ко мне недостаточно строга, а мне, наверное, была бы полезнее большая строгость. Можно ли просить об этом старицу?

Ответ. Не надо просить строгости, хотя ты и думаешь, что она тебе принесла бы пользу. Ты терпи ту строгость, которую к тебе предъявляют, а надо будет - предъявят большую. Зачем ее выпрашивать? Покажи полное послушание в отношении того, что от тебя требуют сейчас. А когда мы просим строгости или чего-то иного, то это признак самонадеянности.

Вопрос. Что делать, если на душе состояние горькое, а объяснить его не можешь? Когда же подходишь к келии старицы, то хочется противостоять.

Ответ. Мало ли что горько. Горько-сладко... Не всегда же сладко будет. Надо себя заставлять. В душе человека постоянно бывает множество перемен. Не может всегда быть какое-то благодатное, мирное состояние. Бывают бури, а бывает спокойствие, бывает горечь, бывает сладость, - потому что человек ведет борьбу. Только у того бывает совершенно неизменное, "твердое" состояние, у кого душа совершенно окаменела и в ней совсем пусто. У того всегда все одинаково. А если у человека пусть даже великая благодать, она все равно может когда-то оскудеть - он от этого будет испытывать какую-то горечь, как пишет о себе, например, старец Силуан. Временами обязательно должна быть какая-то борьба. Конечно же, такой человек станет переживать за близких ему людей, за братьев или сестер во Христе, за Церковь. Иногда он будет горько плакать за весь мир (я имею в виду преуспевших подвижников благочестия), иногда - утешаться какими-то благодатными явлениями. Поэтому перемены непременно будут. Но к ним нужно относиться спокойно. Главное - приучить себя к понуждению. Вот это очень важно.

Вопрос. У святителя Игнатия (Брянчанинова) написано, что в его время, когда приходил новоначальный, искус его продолжался до десяти - пятнадцати лет…

Ответ. Не надо о себе говорить: новоначальный - не новоначальный. Это зависит не от того, пятнадцать лет прошло или один год, а от того, как кто подвизается. Один будет новоначальным пятьдесят лет, а другой - всего два-три года. Это зависит от ревности. Мы можем быть новоначальными всю жизнь. Потому что мы не подвизаемся. Страсть возмущается - мы не должны ее удовлетворять, а должны с ней бороться. Можно достигнуть мира, какого-то душевного спокойствия, от удовлетворения страсти, а можно достигнуть его, победив страсть, то есть примирившись со своей совестью. В монастыре страсти человека возмущаются, приходят в движение многократно, от разных обстоятельств: от необходимости оказывать послушание настоятельнице, старшим по работе, от столкновений друг с другом. И человек видит свои страсти, борется с ними. Прежде всего, конечно, эта борьба происходит при помощи Иисусовой молитвы, при помощи откровения помыслов. Святые отцы говорят: "Кто не в борении, тот в прелести". Бывает какой-то момент умиротворения, когда благодать Божия посетит, бывает, что страсти вновь возмущаются.

Конечно, время нужно, да. Я не к тому это говорю, что мы в один день можем измениться, - конечно, нужно терпение, - но говорю к тому, чтобы мы себя таким образом не оправдывали. Время не исцелит нас само по себе. Оно исцеляет тогда, когда мы трудимся. Если мы поле не засеяли, или засеяли, но не обрабатываем, то напрасно мы ждем, что будет урожай: урожая не будет, даже когда и время придет. Придет время снимать урожай, а урожая и нет, потому что мы не работали. Может и такое быть. Поэтому и время нужно, и труд нужен. С той только разницей, что урожай всегда бывает в одно и то же время, а в духовной жизни один раньше приносит плоды, другой позже. В зависимости от ревности, в зависимости от смирения.

Вопрос. Если на исповеди каешься в каких-то несмертных грехах, а священник говорит: "Дай слово, что больше так делать не будешь", - правильно это или нет? А если дьявол искусит?

Ответ. Смотря о чем речь. Если о воровстве, например, то можно дать слово. А если о зависти, то едва ли. "А если диавол искусит?" Что значит диавол искусит? Что вы все диаволу приписываете? Не знаю, в действительности ли так было или это притча, но есть такой рассказ. Один монах решил в страстную пятницу съесть яйцо. Взял, а как его приготовить, это яйцо? Он его на нитку подвесил и стал над свечкой испекать. Но не успел: заходит в келию игумен (обход делал по монастырю) и говорит: "Брат, что ты делаешь, сейчас же страстная пятница?!" А он: "Отче, лукавый меня искусил". Тут бес и говорит: "Отец игумен, не верьте ему, я сам дивлюсь его лукавству". Так что не надо все валить на лукавого. "Диавол искусил". Что же мы тогда делаем в монастыре, если нас во всем "диавол искушает"? Мы же на Страшном Суде не будем говорить, что это нас диавол искусил, а сами мы ни в чем не виноваты. Так и то, о чем ты сейчас говоришь. Это Ева, когда они с Адамом согрешили, сказала Господу: "Змей обольстил меня, и я ела" (Быт.3:13). Или вот другой пример. Господь дал Адаму в раю заповедь не вкушать от древа познания добра и зла. И что, Адам не должен был говорить: "Да, я никогда этого не буду делать", - а должен был сказать: "Я не знаю, а вдруг меня змей искусит", - так что ли? Конечно, мы должны дать обещание не совершать по крайней мере смертных грехов, и изо всех сил молиться Богу, чтобы Он нам помог. Разумеется, диавол может искушать, но и Бог нам помогает.

Вопрос. Если при исповеди помыслов появляются какие-нибудь из упомянутых Вами чувств: тщеславие, осуждение и прочее, - то надо сразу говорить старице?

Ответ. Я думаю, нужно говорить. Обязательно нужно сказать, чтобы тут же уничтожить обаяние этого помысла.

Вопрос. Отчего такая разница между древними христианами и нами в смысле ревности?

Ответ. Спаситель же предсказывает, что по причине умножения беззакония во многих охладеет любовь (Мф.24:12). Вот, видимо, из-за этого умножения беззакония, из-за умножения соблазанов люди прельщаются, пристращаются к земному и в них ослабевает первохристианская ревность. Собственно, и монашество если не возникло, то по крайней мере распространилось тогда, когда стала ослабевать ревность всего христианского общества. А сейчас и монашество стало уже несоленой солью. Есть такое предсказание, что в последние времена "монахи будут как миряне, а миряне как скоты". Но мы не должны себя оправдывать тем, что о нас это предсказано и что миряне тоже вот такие. Мы должны стараться, если это возможно, стать исключением из общего неприятного, так сказать, правила. Главное - все же приобрести ту ревность, которая была у древних христиан. Мы не можем совершать тех телесных подвигов, какие совершали они, но самые главные подвиги - умное делание, из которого все вытекает, послушание, смирение - это в нашей власти. Тут не нужно какого-то особого телесного здоровья, каких-то особых благоприятных условий, а нужно только одно произволение.

Вопрос. Можно ли спастись без откровения помыслов, а только благодаря исполнению послушания и занятию Иисусовой молитвой?

Ответ. Да. Если нет возможности исповедовать помыслы, то спастись труднее, но можно. А если такая возможность есть и ты ею пренебрегаешь, то это ты уже искушаешь Бога. Даже великие старцы и то советовались, хотя бы со своими учениками. Антоний Великий, например (не помню, кто приводит этот эпизод), получил однажды приглашение от Императора Константина Великого прийти в Константинополь, но не знал, согласиться ему или нет, и спросил об этом своего ученика Павла Препростого. Тот ему и сказал - мудро, но со свойственной ему простотой и безыскусностью: "Если пойдешь в Константинополь, то будешь Антоний, а если останешься, то будешь авва Антоний", - и он остался, не пошел, не изменил своему правилу. Даже люди, достигшие высочайшего духовного преуспеяния, и то советовались, считая это для себя нужным. А если мы думаем, что мы без этого можем обойтись, - это, конечно, самонадеянность.

Вопрос. Очень борет помысел, что старцев теперь нет.

Ответ. Конечно, таких старцев, каким был Антоний Великий или подобные ему древние отцы, через которых Господь открывал Свою волю, очень мало. Но в то же время все монашество основано на старчестве. Есть такое правило, которое запрещает постригать, если нет восприемников. А почему? Потому что человек этот тогда не имеет руководства и может запутаться в монашеской жизни. Однако не нужно относиться к этому и формально: лишь бы кому-нибудь вручить. Так как если мы постригаем и даем восприемника, который является чисто формальным, как бы "ритуальным", и ничего не может сказать своему постриженнику, мы нарушаем это правило не по букве, а по духу. Поэтому монашество без старчества невозможно. Под старчеством же допустимо понимать и руководство таких благодатных старцев, как Амвросий Оптинский (хотя и они не столь великие, как Антоний Великий и древние отцы), и вообще сам институт монашества, когда более опытный, пусть и не прозорливый и не чудотворец, но просто более опытный монах руководит менее опытным. И без этого невозможно. Например, незадолго до революции, кажется в 1911 году, был съезд монашествующих, на котором поднимался и вопрос о старчестве. И возрождение монашества виделось возможным именно в связи с возрождением старчества. Предлагалось способных к тому людей посылать в монастыри, где существовало старчество, чтобы они научились такому руководству и затем сами бы насаждали старчество в тех монастырях, где его нет. Под старчеством же понималось не такое благодатное руководство, как бы пророчество, а именно руководство более опытных менее опытными. И считалось, что в каждом монастыре должен быть старец. В этом виделся залог возрождения и расцвета монашества. А сейчас хотят неведомо чего: или давайте нам Антония Великого, или не надо никого. Когда дело касается еды, то вы же не говорите: "Или дайте нам семгу и красную икру, или вообще ничего не будем есть", - а кушаете то, что Бог пошлет. А в отношении духовной жизни все такие разборчивые, прямо гурманы. Как будто вы все уже испытали, все уже знаете и вам нужно только пророчество. И во времена Антония Великого, уверяю вас, не все были подобными ему. Мы нередко читаем о том, как к Антонию, вообще к великим подвижникам благочестия, приходили со своими учениками некоторые старцы и у них назидались. Значит, и они, эти старцы, по отношению к Антонию также считали себя учениками, но тем не менее руководили другими. Мы знаем про авву Дорофея, что когда сам он считал себя к руководству еще не способным, игумен поручил ему взять себе авву Досифея и им руководить. И это был первый его ученик, на котором он показал, что к руководству способен... сейчас мы со скрипом еще как-то держимся "в рамках", а если лишить вас и того скромного руководства, которое вы имеете, то вы будете просто, так сказать, как дикие животные. Поэтому не нужно пренебрегать тем немногим, что предоставляет Промысел Божий, под тем предлогом, что сестра Д. - это не амма Синклитикия. "Или давайте мне амму Синклитикию, или пойду сейчас спать вместо правила", - так у нас получается. "Если была бы амма Синклитикия, то я бы молилась, а так я лучше посплю еще часика два". Так что ли?

Вопрос. Батюшка, может быть, Вы ответите на этот вопрос. Действительно у многих возникает чрезмерная забота о здоровье, и от этого человек совершенно расслабляется; получается, что мы пришли сюда как бы затем, чтобы его сохранять. Был такой чрезмерный уклон у некоторых. Может быть, расскажете, как поступать?

Ответ. Вот-вот: "Все болезни от нервов". Раньше люди смирялись, боролись с гневом, а сейчас все лечат нервы. Как поступать? К доктору обратиться. И доктор пропишет лекарства от разных страстей: от гнева, от уныния. От уныния возбуждающее, от гнева - успокаивающее.

Вопрос. Батюшка, вот у некоторых теория, что если как-то чрезмерно себя утруждать, подвизаться, то можно быстро потерять здоровье и человек умрет, не успев побороться со страстями, что из-за этого надо здоровье беречь.

Ответ. Конечно, к своему здоровью надо относиться разумно, но не нужно из этого делать предлог для нерадения. Необходимо не то чтобы беречь здоровье, а, так сказать, разумно его расходовать. Святитель Игнатий пишет, что есть четыре вещи, которые сами по себе безгрешны, но являются поводом для нарушения заповедей: деньги, вино, излишнее здоровье и лица другого пола; от неразумного отношения к этим четырем вещам появляются все грехи. В том числе святитель Игнатий включает сюда и излишнее здоровье. Для чего мы постимся, для чего совершаем поклоны и каким-то образом удручаем плоть? Для того, чтобы избавиться от излишних физических сил, чтобы сделать свою плоть немощной, чтобы легче было ею овладеть и покорить духу. А тут мы вдруг начинаем беречь здоровье. Для чего его беречь? Апостол Павел, например, говорит про некоторых вдовиц, которые обильно себя питали, что они заживо умерли (см. 1Тим.5:6). Вот что получается. Конечно, не надо уклоняться в неразумные подвиги, но не нужно впадать и в другую крайность - в нерадение. Уж лучше действительно потерять здоровье, чем иметь его избыток. Что будет от этого избытка? Как правило, возбуждение блудной страсти, гневливость, уныние и лень. Хотя, конечно, уныние и лень могут быть и от перегрузки, но могут быть и от пресыщения: когда человек объестся, ему хочется поспать. Нужно найти золотую середину. Разумеется, мы не способны, еще раз говорю, к тем подвигам, к которым были способны древние подвижники. Но какое-то ограничение себя, какое-то воздержание, какое-то смирение своей плоти необходимо даже самому немощному. В особенности пост, и в особенности для юных. Это очень важно.

Вопрос. Батюшка, что делать, если у человека болит спина, а ему кажется, что забота об этом будет саможалением, и он не может угомониться?

Ответ. Для этого существуют врачи. Если болезнь действительно есть, значит, нужно к себе как-то снисходить. Бывает, что к естественной болезни примешивается и бесовское наваждение, это может быть. Это тонкая вещь. Тут необходимо много молиться, просить у Бога вразумления и, конечно, постоянно советоваться. Но есть совершенно обычные вещи. Однако когда человек приходит к врачу и ему говорят, что одно у него от нервов и другое у него от нервов, - то по-русски это называется "от воображения". Что значит от нервов? Как бы никакой болезни нет, и значит надо лечить нервы. Получается, что человек должен постоянно пить успокоительные лекарства, а что произойдет в конце концов? Он станет почти что наркоманом и будет ходить, как прибитый.

Вопрос. А разве нервы не могут болеть?

Ответ. Что значит нервы? Когда, допустим, человек не может спать, или когда у него аппетит плохой, или беспокойство, - тогда можно сказать, что это зависит от нервов. А когда человек гневается, то дело не в нервах, а в гневе.

Вопрос. Батюшка, а было ли у кого-то из святых нервное расстройство?

Ответ. Ну вот, например, у святителя Тихона Задонского. Но он лечился от нервов тем, что ушел в монастырь, косил траву, трудился. И у него от этого нервы успокаивались.

Вопрос. Батюшка, святитель Игнатий в некоторых письмах пишет, что у него тоже было какое-то нервное расстройство. А что это значит?

Ответ. Действительно, такая болезнь может быть, но нервное расстройство - это не значит гневливость. У человека могут быть какие-то боли, простуда нервов допустим, может быть бессонница или, в том числе, нервное расстройство. Гневливость же - это совсем другое. Почему у святителя Тихона Задонского было нервное расстройство? Он управлял огромной епархией, чуть ли не всей Донской областью. Там было необузданное казачество, невоспитанное духовенство, и когда он пытался ввести какую-то строгость, то встречал сопротивление. В конце концов его оклеветали и уволили. От переутомления, от всего этого у него и случилось нервное расстройство. Но оно не выражалось в гневливости. То, что он, как архиерей, строго обращался со своим келейником, нельзя назвать гневливостью; да потом он и от этого отказался и стал обходиться со всеми очень мягко. Ну, а святитель Игнатий… мы также ничего не знаем про его гневливость. У него расстройство нервов выражалось в какой-то болезненности, может быть, в какой-то немощи, изнеможении. Я это шутя сказал, что все болезни от нервов. Я имел в виду не то, что нет нервных болезней, а то, что на нервную болезнь часто списывают, во-первых, гневливость, а во-вторых, - болезнь воображаемую, когда другого диагноза поставить просто не могут. Человек поддается мнительности: "ой, я переутомилась!" - а поскольку врач этого объяснить не может, но и не доверять тоже не может - он начинает думать, что же это такое, и говорит: "наверное, это нервы". Вот что я имел в виду.

Вопрос. Батюшка, я читала, что от скрытого депрессивного состояния у человека тоже появляются какие-то болезни. Начинают лечить болезнь как болезнь, а нужно лечить его психическое состояние.

Ответ. Ты и подтверждаешь то, что я говорю. Существует так называемая психотерапия: человеку во время доверительного разговора, беседы, пытаются как-то объяснить его душевное состояние, пытаются научить его, как себя вести. Но зачем нам прибегать к таким способам, когда у нас есть другая "психотерапия": исповедь, духовный совет. Западный мир отказался от исповеди, а нужда в этом была. Вот и появилась так называемая исповедь для безбожников - психоанализ. Конечно, смысл ее совсем в другом. Если мы учим человека бороться со своими страстями, то там учат, как человеку приспособиться ко всем своим порокам, и считают, что все, в принципе, нормально, лишь бы ты не беспокоился.

Вопрос. Что предпочесть: евангельскую заповедь об утешении печального или послушание (разговаривать запрещено)?

Ответ. Нужно спросить, допустим, у старицы: "Сестра Д., как мне себя в таких случаях вести? Позволительно ли мне утешать человека, если он чем-то опечален, или нет?" она скажет, допустим: "В крайнем случае можно" или: "Можно в таких-то, таких-то словах", или: "тебе нельзя, ты не способна к этому". Вот и все.

Вопрос. Мне кажется, что если бы у нас вместо сестры Д. был Антоний Великий, то мы бы просто не смогли при нем жить. Ведь написано же, допустим, про Иосифа Афонского, что многие жить с ним не могли. Мне, например, кроме моей старицы никого не надо.

Ответ. Скажу про отца Софрония Сахарова. Я, конечно, не берусь судить о том, насколько это преуспевший подвижник, но сам он про себя рассказывал, что благодатью Святого Духа ему во время исповеди сообщалось, что необходимо было сказать человеку. Однако он иногда этого не говорил, по той причине, что знал, что люди этого не исполнят, а говорил нечто общее из святых отцов. И таким образом он предоставлял человеку свободу, чтобы человек не подвергся осуждению за то, что явно противится воле Божией. Поэтому если бы и был такой человек, а мы бы его не слушались, то это стало бы нам действительно в еще большее осуждение. Больший грех был бы. И многие подвижники, которые в самом деле знают волю Божию (многим она открыта, и будущее открыто), не всегда говорят ее прямо, потому что знают, что мало кто способен ее исполнить. Вот отца Андрея надо было уговаривать, чтобы он сказал то, что думает. А обычно он очень снисходительно что-нибудь говорил, и всё - и все были довольны, все были спокойны.

Вопрос. Пожалуйста, раскройте, или посоветуйте, с каким расположением надо подходить к послушанию певчей. Возможно ли как-то так себя настроить, так вести себя в храме, чтобы во время послушания и хорошо без ошибок петь, и молиться?

Ответ. Ко всякому послушанию нужно относиться старательно, с благоговением. Тем паче к пению, потому что это - молитвословие, от которого зависит вся служба. Я скажу про священство. Когда меня только рукоположили и я плохо еще знал богослужение, боялся ошибиться, то я больше следил за внешним его ходом. Потом, постепенно, когда привык и дошел почти до автоматизма, тогда уже больше стал обращать внимания на смысл молитвы и сосредотачиваться. Так же и в певческой практике, мне кажется: когда дойдет дело до автоматизма (в отношении собственно пения, устава Богослужебного), тогда можно уже будет обращать больше внимания на молитвенную сторону, а до этого приходится следить за внешней. Если сразу, не обучившись хорошо пению и уставу, начнешь углубляться в молитву, то все разрушится и службы не будет. Тогда надо бросить певческое послушание и затвориться в келии - быть затворницей, а не певчей.

Вопрос. В миру есть смертная казнь, убийство людей продолжается, - почему же это происходит?

Ответ. На этот счет разные были мнения. Я где-то слышал, правда сам не читал, что Иоанн Златоуст был против смертной казни. В то же время, когда человек знает, что его в конечном счете никак не накажут, то он думает: "все равно меня не убьют", - и может сделать все что угодно. Вот, допустим, в европейских странах все хорошо, все, вроде бы, цивилизованно. Тем не менее Соединенные Штаты и несколько Европейских стран бомбили Сербию. Они наказывали сербов так, что там погибло очень много мирного населения. А смертной казни нет. Или, допустим, Ирак. Смертной казни в европейских странах нет, но тем не менее Соединенные Штаты и Англия бомбили Ирак, и погибло множество людей, в том числе мирные жители (да хотя бы и только военнослужащие). А смертной казни нет. Все это, скорее, какое-то человекоугодие, чем здравый смысл. Конечно, мне это не нравится, но государственные законы требуют для преступников какого-то наказания. Если будет безнаказанность, то число преступлений станет увеличиваться. Другое дело, что в Византийской империи, например, существовал иной выход из положения. Если, скажем, сейчас преступника приговаривают к смертной казни и приговор нужно рано или поздно привести в исполнение, то в Византийской империи христианское покаяние преступника делало возможным отмену смертной казни и даже прощение виновного. То есть христианское покаяние (это, конечно, были исключительные случаи, я думаю) делало возможным отмену государственного закона. Вот если бы было так, тогда и смертная казнь была бы, и полное освобождение от ответственности для покаявшихся (а ведь мы знаем, что и самый страшный преступник может покаяться). Вот это, мне кажется, было бы идеальным выходом из положения. А так, чтобы совсем отменить смертную казнь или, напротив, казнить без всякого помилования, без всякого исключения, всех, кто этого заслужил, - и то, и другое кажется мне неразумным.

Вопрос. В прошлый раз Вы рекомендовали читать "О трех образах молитвы" Симеона Нового Богослова. Не могли бы Вы пояснить о втором образе. Это то, как молимся мы, новоначальные: то молимся, то предаемся помыслам и увлекаемся, то опять молимся? Наверное, если человек удовлетворяется только этим, останавливается на этом, то это и будет "вторым образом", по Симеону Новому Богослову?

Ответ. Второй образ внимания и молитвы - это совсем не то, что человек иногда поддается помыслам, а иногда борется. Это то, когда человек читает какие-то длинные молитвословия и больше думает о смысле читаемого, чем заботится о внимании. И от того, что он много прочитал, воображает, что он много помолился. То есть вменяет себе в заслугу не внимание, а количество. Вот что значит второй образ внимания и молитвы, а вовсе не то, что мы боремся с помыслами.

Вопрос. Батюшка, там сказано, что ум собирает и как бы расточает. Это что значит?

Ответ. Читаешь ты канон, и трудно сосредоточиться. Когда человек творит Иисусову молитву, то ум легко собрать, а когда он читает псалтирь или канон, то думает: "Вот, я прочитал пять кафизм". А на самом деле происходит то, что несколько слов он понял - ум улетел, несколько слов опять понял - ум снова улетел - вот о чем идет речь. А при этом человек гордится тем, что много прочитал.

Вопрос. Получается, что без благословения старицы ничего просить у Господа нельзя? Может быть, что-нибудь да можно?

Ответ. Можно попросить без старицы только того, чтобы слушаться старицу.

Вопрос. Удивительно, что все получается так, как Вы и говорите.

Ответ. Ну конечно, так и получается. Это же жизненный опыт. Это не какая-то отвлеченная философская теория - это опыт. Евангелие - это тоже не художественная литература. Это описание нескольких лет проповеди Спасителя и пребывания Его с учениками. Это жизнь.

Вопрос. Важно или нет и вообще нужно ли обличать сектантов? Люди, которые обличают секты, не занимаются ли теоретизированием, пустым богословствованием?

Ответ. Это смотря кто. Если этим будем заниматься мы, то мы, конечно, будем отвлекаться от того, для чего покинули мир. А если какой-нибудь человек занимается этим с пользой для спасения ближних, как, допустим, отец Андрей Кураев (я не буду полностью оценивать его богословие, просто привожу пример), то, конечно, он делает свое дело. Не могут все одним заниматься. Или все будут молиться Иисусовой молитвой, или все, наоборот, будут обращаться к проповеди среди сектантов. Например, духовно близкие люди преподобный Сергий и святитель Стефан Великопермский занимались разными вещами. Стефан Великопермский проповедовал пермякам и обратил пермяков ко Христу, а Сергий Радонежский был безмолвником. Каждый делал свое дело.

Вопрос. Если мне кажется, что старица со мною нестрога, можно ли для себя сделать вывод, что я очень немощна, не могу смиренно потерпеть?

Ответ. Смиряться таким образом можно, а просить себе строгости не нужно. А то старица тебя, допустим, накажет, а ты потом скажешь: "Ой, нет, не надо. Давайте по-старому".

Вопрос. "Если кто живет в каком-либо месте и не приносит плода, свойственного этому месту, то самое место изгонит его вон, как не приносящего плода, требуемого местом". Относится ли такое поучение к жительствующему в монастыре?

Ответ. Конечно, относится. У нас бывают люди, которые не выдерживают, не могут здесь жить. Их как бы само это место гонит. Отчего? Оттого, что они ведут себя не так, как положено, - вот, это место их и изгоняет. Это очень разумно подобранное изречение, очень подходящее. Они не приносят плода, свойственного этому месту. Какой плод свойствен этому месту, какой плод в монастыре мы должны принести? Конечно же, прежде всего смирение друг перед другом, через послушание настоятельнице, старшим сестрам и вообще всем равным себе. Вот это тот плод, который человек получает в общежитии. Отличный от того, который он, например, может получить в безмолвии, где большее значение имеет уединенная молитва. Именно послушание, смирение, откровение помыслов - вот то, что мы получаем в общежитии. И если человек такого плода получить не желает, то само это место как бы начинает его изгонять. Человеку хочется отсюда уйти, ему здесь плохо. Потому что он не хочет одеть на себя это ярмо, ярмо общежительного монастыря, а начинает себя оправдывать: "Если бы я жил в лесу или затворился бы на квартире, тогда я бы плод принес". А принес бы он в лучшем случае плод лени, а в худшем - прелести.

Вопрос. Тогда, когда не хватает мужества открыться старице, Вы посоветовали усиленно молиться. А что делать, если бывает наоборот? Бывает, наговоришь таких ужасных вещей, а потом думаешь: "Как вообще это можно вынести, бедная моя старица". Как бороться со страстью в этом случае?

Ответ. Бывает, диавол устраивает так (об этом Лев Оптинский говорит), что оскорбляет старца через послушника. И тот начинает не открывать старцу помыслы, а ругать его. Не говорить, допустим: "Простите, но у меня против Вас такие-то помыслы", - а говорить: "Я к Вам отношусь так-то, так-то, и так-то", - и высказывать грубости, оскорбительные, уничижительные вещи. Некоторое время, может быть, старица и должна это потерпеть, пока человек не отстранится от этих помыслов и не начнет их исповедовать как грехи, не приобретет к ним некоторого недоверия, но вообще-то это очень опасное состояние и можно так упиваться страстью, что под предлогом искренности постоянно досаждать своему духовному руководителю. Надо понимать, что одно дело когда я говорю: "Сестра Д., простите, но у меня против Вас помыслы ненависти", - то есть, я уже отстранился от них, я уже как-то борюсь с ними, но не могу пока побороть. А другое дело, когда я принял помысел, верю ему и говорю: "Я Вас ненавижу, презираю, Вы такая-сякая". Обругал, обругал, а потом говорю: "Что-то я от исповеди помыслов не получил пользы". Потому что исповеди-то помыслов, собственно, и не было, а было признание в своих грехах. А грехи можно рассказывать по-разному. Можно рассказывать грехи даже с тщеславием, как, например, хвастаются друг перед другом пьяницы, кто больше выпил водки.

Вопрос. У меня чревобесие. Наставница говорит, что надо, чтобы после еды не было тяжести в животе, а иначе - делать двадцать поклонов. А если тяжести от переедания нет, но живот переполнен (возможно, опиваюсь)? Опивание - это чревобесие?

Ответ. Хорошо об этом пишет схимонах Василий Поляномерульский. Нужно прочесть у него. Он говорит о нескольких степенях воздержания, кажется, о четырех: когда человек сильно алчет, когда он немного недоел, когда он наелся, но не пресытился и когда он несколько пресытился. Это в зависимости от немощи человека, от его физического устроения; все это допустимо. А вот когда человек наелся и начинает кушать только ради удовольствия - это уже грех. Поэтому не нужно думать, что если ты наелся, даже поел плотно, то это обязательно грех. Кому как. Есть такие крепкие, которым надо немного недоесть, а есть немощные. Тут надо смотреть не на то, толстый ты или худой, а на свое физическое состояние. Потому что все зависит от обмена веществ, от многих других причин. Но, конечно, если человек очень толстый, то сама полнота приносит ему вред. Тут уже можно воздерживаться ради здоровья. Но мы про это не говорим. Здоровье - дело врачей. Я говорю, что надо ориентироваться на свою телесную крепость, зная, конечно, и свое здоровье. А устанавливать для себя норму нужно, разумеется, при помощи старицы. Я про себя скажу. Когда меня рукоположили в иеродиакона, я решил не ужинать, чтобы можно было лучше подготовиться к службе и побольше помолиться. Я несколько дней не поужинал, утром пришел на службу, - а у меня нет голоса. Еле-еле что-то издаю (певчие меня поймут). Физически вроде ничего, а голоса нет. Стал ужинать - и голос появился.

Вопрос. Батюшка, а чревобесие - любой вид чревоугодия так называется?

Ответ. Нет, Иоанн Лествичник, например, различает чревобесие и гортанобесие. Гортанобесие - это когда человек наслаждается вкусом пищи, а чревобесие, - когда ему все равно что есть, лишь бы побольше.

Вопрос. Батюшка, а бывает то и то?

Ответ. Все бывает. Если вкусно, тогда я могу съесть много, а если не вкусно, тогда я и мало не поем. Еще надо иметь в виду, что когда человек болезненный и у него часто бывает плохой аппетит, то он ищет пищи более разнообразной и приятной на вкус. Тут много разных факторов. Сейчас немало людей больных, немощных, и это все нужно учитывать. Не исключено, что кто-то может подвизаться, как Антоний Великий, а другой, наоборот, нуждается в диете, режиме питания, как в больнице.

Вопрос. Боюсь обличения, особенно при всех. Считаю себя немощной и укоряю себя, что ничего не могу потерпеть. В то же время кажется, что меня недостаточно смиряют, и унываю, зная свою немощь.

Ответ. Ты не ищи, чтобы тебя смиряли, но когда тебя смиряют, тогда терпи. Вот и все. Если мы начнем себя так жалеть и очень много думать, то чем это кончится? Мы запутаемся. Проще нужно. Меньше слов и больше дела.

Вопрос. Не расскажете ли Вы о значении и смысле иноческого пострига: как к нему правильно относиться?

Ответ. Иноческий постриг - это начало пути. Обеты еще не даются, но в то же время возвращения к мирской жизни уже нет. Человек еще не дал монашеских обетов, как бы еще не приступил (теоретически) к самому подвигу, но это уже подготовка - подготовка к тому, что он примет полный постриг и затем все силы своей души употребит на совершенствование, на заботу о своем спасении. Это нечто вроде обручения, как сначала бывает обручение, а потом - брак, так и здесь. Иночество является неким предвкушением того, чем уже будет собственно монашество. Не знаю, как в других восточных Православных Церквах, но вот в Иерусалимской Церкви постриг в рясофор для монашествующих (мужчин) является возможностью принять архиерейский сан. В Иерусалимской Церкви архиереи не имеют манатейного пострига, там вообще существует только две степени пострига: рясофор и великая схима, а малой схимы, то есть мантии, у них нет. Не знаю, может быть, действительно стоит так поступать, ведь при схимническом постриге и при постриге в мантию обеты одни и те же, только в схимническом постриге при произнесении обетов добавляется слово "паки", то есть "еще раз", - еще раз человек повторяет обеты, которые прежде были им даны при постриге в мантию. Я не буду спорить с обычаями Иерусалимской Церкви. У нас свои обычаи, там - свои, принципиально они не разнятся. У греков такое отношение: если человек решил остаться в монастыре и не думает делать церковной карьеры - стать архиереем, например (перед женщинами тем паче такой вопрос не стоит), - то он может принять постриг сразу в великую схиму уже совсем в юном возрасте, так же, в общем-то, как у нас в мантию.

Вопрос. Почему, когда наставница тебя ругает, становится трудно открывать помыслы, хочется замкнуться в себе? Как это легче преодолеть?

Ответ. Нужно обладать здравым смыслом. А у нас по большей части бывает так, что мы рассказываем и ждем, чтобы к нам непременно проявили какую-то необыкновенную любовь. Но какой тогда будет результат? мы закоснеем в своих недостатках - вот и все. чтобы преодолеть то, о чем вы говорите, надо прежде всего понимать, для чего нужна исповедь помыслов. Надо быть готовым не только к тому, что тебя будут ругать, но даже к тому, что тебя будут бить, поносить, гнать, убивать - все что угодно. Необходимо иметь мужество. Для чего ты открываешь помыслы? Ты приходишь к судье, открываешь свое преступление, судья выносит тебе приговор. Приговор этот выносится не для того, чтобы тебя казнить, но чтобы исцелить. Если ты сам о себе не расскажешь, то кто сможет узнать, что у тебя происходит внутри? Разве есть среди нас прозорливые старцы и старицы? необходимы благоразумие и мужество. Нужно себя заставлять терпеть даже самые неприятные обличения и стараться сделать вывод из того, что тебе говорят, а не вступать в противоборство со старицей.

Вопрос. Вы сказали, что не нужно на каждый греховный помысел обязательно отвечать какой-нибудь противоположной ему мыслью. Но ведь существует же молитва: "Господи, даждь мне мысль благую", - нет ли здесь противоречия?

Ответ. Действительно, преподобный Нил Сорский пишет, что злые помыслы надо заменять добрыми, и это справедливо. Но проблема в том, что когда брань сильная, как говорит святитель Игнатий, сделать это бывает очень трудно. Ты приводишь на ум благие мысли, а страсть в тебе действует столь сильно, что все сметает на своем пути, и человеческое усилие предолеть греховный помысел добрым не помогает.

То же можно сказать и относительно самоукорения. Когда мы укоряем себя от ума - это одно, а когда приобретаем сокрушение сердечное от напряжения в борьбе - это уже другое. Ведь настоящее самоукорение, смиренное о себе мнение, возникает именно от опыта. Зачастую хотя мы и сознаем себя грешниками и правильно, здраво рассуждаем, что многое делаем неправильно, по гордости или с раздражением и т.д., но на деле все подобные благие мысли сметаются страстью, и это свидетельствует о том, что самоукорение наше - от ума. Поэтому лучше не укорять себя какими-то собственными мыслями, но следовать Евангелию и одновременно иметь дух самоукорения, видя себя постоянно отступающим от Евангельских заповедей. Это и более безопасно. Когда же мы беседуем внутри самих себя, то, во-первых, отвлекаемся от молитвы, а во-вторых, пользуемся очень непрочным основанием, которое быстро становится негодным. Получается, что Божественную помощь, Божественную благодать мы хотим заменить собственным усилием. Следуя таким путем, можно запутаться.

Вопрос. Что Вы думаете относительно святоотеческого совета прелагать отрицательные помыслы на положительные?

Ответ. Опять же лучше это делать при помощи Евангелия. Не нужно пользоваться своими словами, тем паче нам, людям невежественным, малодуховным. Святые отцы, и в особенности образованные из них, такие как Василий Великий, Тихон Задонский, имели возвышенный ум, и им исполнить этот совет было просто. Нам же лучше пользоваться не собственными мыслями, а либо изречениями из Священного Писания, либо мыслями святоотеческими. Мы должны быть начитанными и постоянно содержать в своей памяти учение святых отцов и Священное Писание, чтобы в случае необходимости извлекать из памяти нужное евангельское изречение или святоотеческое рассуждение.

Но собственных мыслей мы употреблять не должны, это опасно. Ведь мы даже не молимся своими словами - разве что очень кратко, в случае особой необходимости, - а молимся, например, словами пророка Давида. И древние монахи молились так. Почему? Потому что они боялись произносить какие-то собственные слова, но выражали свои чувства при помощи псалмов Давида. Они считали, что все необходимое для выражения их духовных чувств и потребностей содержится в псалмах. Вот вам пример того, как отцы боялись собственных мыслей.

Вопрос. Преподобный Варсонофий Великий пишет, что когда в уме возникает помысел, его нужно исследовать. Но ведь преподобный Варсонофий был пустынником, подвизался в уединении, поэтому имел возможность исследовать всякий возникающий помысел и затем решать для себя, принимать его или не принимать. Мы же живем в общежительном монастыре, исполняем те или иные послушания, иногда даже суетные; на каких-то ответственных послушаниях порой приходится принимать сразу массу решений. Как возможно для нас исследовать помысел, ведь очень сложно внимать себе, когда увлекаешься работой? Как быть?

Ответ. Бывают какие-то сложные вещи, которые действительно приходится исследовать, но нам, как правило, лучше не самим исследовать свои помыслы, поскольку мы на это не способны (вообще, новоначальные на это не способны), но отдать их на суд старцу или старице. Если же ты самостоятельно начнешь рассуждать, то скорее всего запутаешься. Но в то же время есть и довольно-таки простые вещи. Допустим, пришла тебе мысль ударить о. Л. - здесь ты должен без всякого исследования понять, что это гнев.

Заповеди нужно исполнять везде. Из твоих слов о том, что ты не можешь исследовать помыслы во время работы, можно сделать следующий вывод: во время работы нельзя исполнять заповеди. Так получается? Помыслы исследовать не значит сидеть и внимательно следить за ними, ты должен контролировать себя постоянно, нужно приучиться смотреть внутрь себя. Пришел какой-то помысел - тебе надо его с чем-то отождествить, у тебя должна быть своего рода шкала, по которой ты определял бы, что это, допустим, гнев, это осуждение, это уныние и прочее. Но бывают и сложные вещи. С одной стороны, нужно стараться отвергать их, потому что и дьявол может предложить что-то запутанное, непонятное. Такие вещи нужно отдавать, конечно, на суд старца или посоветоваться с кем-то более опытным. Более совершенные, преуспевшие, действительно, должны уже исследовать помысел длительно, - может быть, молиться, чтобы открылась его внутренняя сущность, подоплека, чтобы он сам себя разоблачил. Но если кто-нибудь из новоначальных начнет об этом молиться, то не думаю, что таким образом он разоблачит внутреннее содержание помысла, скорее наоборот: у него еще и новый помысел появится. Поэтому лучше советоваться, вот и все.

Нужно учитывать, что советы Варсонофия Великого относятся к самым разным людям. Одни даны общежительным монахам, другие - пустынникам; одни - менее преуспевшим, другие - более преуспевшим. Это недостаток всякой духовной литературы, представляющей собой собрание разных письменных ответов. Ведь когда человек пишет какое-то цельное произведение, он адресует его определенному кругу людей. А когда механически собраны советы какого-нибудь великого старца, то они относятся - и это всегда нужно иметь в виду - к разным людям. Такие книги нужно читать с осторожностью: что подходит одному, то не подходит другому. Новоначальным старец дает один ответ, а преуспевшему - противоположный. Кажется: как же так, противоречие? Но никакого противоречия нет: что для одного вполне возможно, то для другого есть проявление гордости.

Вопрос. Святитель Игнатий сравнивает завещание Иосифа (о перенесении его костей в землю обетованную) с тем, что помыслы, рождающиеся в человеке, могут после смерти перенести его в Царствие Божие. Допустимо ли слова Евангелия о признаках конца мира: восстанут чада на родителей и убьют их (Мф.10:21; Мк.13:12) понимать так, что человек может от собственных помыслов и погибнуть?

Ответ. Наверное, допустимо, но таинственное толкование Евангелия и вообще Священного Писания - это очень ответственное занятие. При небольшом навыке дается оно весьма легко, но употреблять его следует с большой осторожностью, не слишком углубляясь, потому что вовсе не обязательно, что именно этот, а не иной смысл заключается в данных словах, скорее наше толкование может оказаться только литературным приемом. Поэтому я и предостерегаю от подобных толкований. В Евангелии же достаточно мест, в которых прямо говорится о том, что препятствует нам войти в Царствие Небесное. Например, в отрывке, где запрещается смотреть на женщину с вожделением, есть и такие слова: И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя, ибо лучше тебе с одной рукой войти в Царствие Небесное, чем с двумя быть вверженным в геенну [1] (Мф.5:30). Это - рассуждение, уже непосредственно относящееся к вашему вопросу. Подобное есть и во многих других Евангельских изречениях Спасителя. Поэтому я не советую искать таинственный смысл, давайте сначала разберемся с буквальным.

Вопрос. У меня очень развита страсть осуждения: что ни увижу - сначала оценю, если что не по мне - тут же осужу, и лишь через какое-то время спохватываюсь. Что делать?

Ответ. Зная свою слабость, нужно постоянно за собой следить, себя контролировать, приучиться не оценивать людей, а думать только о себе. Вспомните великопостную молитву Ефрема Сирина: "Ей, Господи Царю, даруй мне зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего". Когда внимание человека устремлено на его собственные грехи, он следит за собой, чтобы не согрешить, тогда у него нет даже физической возможности следить за другими. Вот, допустим, я общаюсь с сестрой, которая любит поговорить. Я могу либо осуждать ее за это, либо следить, чтобы самому не поддаться осуждению, раздражению или многословию. И тогда мне уже до этой сестры дела не будет, потому что все силы уйдут на внимание к себе, на внутреннюю борьбу.

Вопрос. Если человек согрешил делом или принятием греховного помысла и молится Господу о прощении, то как узнать, прощен ли он?

Ответ. Наверное, такими признаками могут служить умиротворение души и возвращение благодати, хотя в точности знать о прощении мы не можем. Лучше не гадать об этом, не искать ясного откровения о прощении нам Господом малых или великих грехов. Это не православный, а сектантский подход: согрешил в чем-то, потом помолился - и уже уверен, что Господь тебя простил. Мы обязаны всегда каяться, всегда иметь сердечное сокрушение, всегда надеяться только на милость Божию, а не на какие-то свои подвиги или усиленные молитвы.

Вопрос. В Евангелии сказано: Если же согрешит против тебя брат твой, пойди и обличи его между тобою и им одним; если послушает тебя, то приобрел ты брата твоего; если же не послушает, возьми с собою еще одного или двух, дабы устами двух или трех свидетелей подтвердилось всякое слово; если же не послушает их, скажи Церкви; а если и Церкви не послушает, то да будет он тебе, как язычник и мытарь (Мф.18:15-17). Значит ли это, что, несмотря на то, что главная заповедь Господа - о любви, любить нужно все же с рассуждением?

Ответ. Это правильно, человека нужно любить с рассуждением, потому что иногда любовь бывает опасна для нас самих - привязываясь к человеку, мы следуем и его грехам и заблуждениям. Поэтому в данном случае имеется в виду, что необходимо отделять себя от общества людей, которые могут увлечь нас к погибели. Этот отрывок является оправданием того, что святые отцы отлучали от Церкви и предавали анафеме различных еретиков, иначе эти люди, волки в овечьей шкуре, погубили бы стадо Христово - Церковь. Но в данной евангельской главе нужно обратить внимание и на следующее: сначала Спаситель говорит: "Смотрите, не презирайте ни одного из малых сих", затем идет притча о девяноста девяти овцах, оставленных в горах ради одной заблудившейся, и уже после этого следуют слова Господа "Если же согрешит против тебя брат твой" (Мф.18:10-14). Значит обличение надо понимать как проявление любви: не нужно впадать из-за презрения к человеку в безразличие, но необходимо делать все от тебя зависящее, чтобы привести его к покаянию. Речь идет о бережном, любовном отношении к ближнему. А как у нас бывает обычно? Когда мы "вышли из себя", нам уже все равно, находится ли рядом, кроме оскорбившего нас, кто-то еще. Господь же предлагает обличить человека вначале наедине, потом в присутствии одного или двух свидетелей, авторитетных в глазах согрешившего, которые могут помочь в деле его спасения. Если и после этого человек не послушается, тогда нужно поведать о его грехе Церкви, то есть всему обществу верующих, единодушных с нами людей, чтобы оно постаралось обличением привести этого человека к покаянию. Все это, даже слова: да будет он тебе, как язычник и мытарь, - есть проявление любви, не нужно понимать это в таком смысле, будто Спаситель учит какой-то ненависти, ведь и совершая отсечение больного члена от тела Церкви, мы тем самым не только спасаем Церковь, но через такую строгость даем возможность опомниться, покаяться и спастись и самому человеку. Апостол Павел, например, также говорит, что нераскаянного грешника нужно предать сатане во измождение плоти, чтобы дух был спасен в день Господа нашего Иисуса Христа (см. 1Кор.5:1-5).

Вопрос. Как поступать, если тебя пугает какая-либо брань, ты сомневаешься, сможешь ли преодолеть это состояние, и поддаешься малодушию?

Ответ. Подумаешь, малодушие подступает. Вот представь - тебе нужно пройти из пункта А в пункт Б: что бы по дороге ни происходило, какие бы чувства к тебе ни подступали, пугает тебя дорога или нет - все равно тебе нужно попасть в пункт Б. Допустим, в пути захотелось тебе вдруг поплакать - ты сел, поплакал. А время-то идет, и надо двигаться дальше. К тому же смотришь: никто тебя почему-то не поддерживает, не помогает. Что делать? Приходится двигаться дальше - встал и снова пошел. Потом по пути тебе что-то взгрустнулось, ты вновь сел. Но опять никто не бежит тебя успокаивать - и ничего не остается, как встать и идти дальше. В конце концов человек приходит к выводу, что лучше и не тратить время попусту, вот и все, и о малодушии уже не думает.

Вот я, например, раньше имел такое представление о военном искусстве (хотя никогда всерьез этим не интересовался): гениальные полководцы или вожди придумывали блестящие военные планы за счет своих необыкновенных умственных способностей и побеждали врагов только благодаря своему уму. Позже, когда я прочитал книгу о Суворове "Твой есмь аз", то увидел, что, оказывается, Суворов очень большое значение придавал душевному состоянию солдат и говорил, что побеждает не тело, а душа при помощи тела. Он умел воодушевлять своих солдат необыкновенным образом - личным примером, своей речью, своим мужеством. И не только солдат, но и полководцев. Например, Багратион вспоминал, как однажды с совещания, на котором Суворов произносил речь, он вышел весь дрожа от воодушевления - вот как умел Суворов говорить. В таком состоянии люди, конечно же, были способны к подвигам. Суворов рассказывал о себе, что как-то раз в гуще боя на него напали сразу 10-12 турок и он закричал: "На помощь, братцы!" Рядом оказался только один солдат, который всех этих турок и разогнал - такую чувствовал он любовь к своему полководцу.

Вообще, если мы возьмем разных древних полководцев - все они придавали огромное значение внутреннему состоянию солдат, старались возбуждать в них чувство воодушевления, мужества, потому что когда солдат морально подавлен, с ним враг может сделать все что угодно.

Например, во время Великой Отечественной войны, когда после ряда поражений фронт отступил до самой Москвы, наши советские войска были совершенно деморализованы; те, которые уже участвовали в боях и, казалось бы, должны были иметь опыт, больше воевать не могли. И перелом наступил именно тогда, когда свежие, никогда не участвовавшие в боях дивизии из Сибири и Урала были брошены туда. И эти "не нюхавшие пороха", но вместе с тем и не деморализованные солдаты и совершили перелом в войне.

Таким образом, душевное состояние воина имеет в борьбе громадное значение, и если мы заранее малодушествуем, то с нами и делать-то уже почти ничего не нужно, достаточно на нас погромче крикнуть. Воодушевление и мужество делают человека гораздо более боеспособным во всех отношениях, также и в духовной брани. Недаром святые отцы считают мужество одной из четырех важнейших добродетелей.

Вопрос. Мое усердие берет начало от благодарности Богу за все, что Он сделал для меня, от памятования Его страданий, от раскаяния, что еще не ответила Господу своим трудом за Его благодеяния и, конечно, от чувства любви к Нему. Но в беседе Вы ничего об этом не сказали, и я подумала: ведь я преуспела не больше других и, может быть, отправная точка моей ревности неверна?

Ответ. Нет, она правильная. Но ведь я в беседе говорил не о чувствах, которые должны быть во время молитвы, во время чтения Евангелия и т.д., а о том, что конкретно нужно делать, чтобы возбудить в себе ревность. Если мы будем внимательно совершать такие добродетели, как Иисусова молитва, откровение помыслов, память смертная, чтение Священного Писания и святых отцов, - они возбудят в нас возвышенные чувства и переживания, необходимые для ревности. Ты говоришь о положительном содержании чувства ревности, а я - о конкретных делах, при помощи которых мы можем ее стяжать. Хотя, конечно, все должно быть пронизано духом покаяния и смирения, если же мы чересчур будем предаваться подобным возвышенным размышлениям, существует опасность вдаться в неуместную восторженность.

Вопрос. Как объяснить то обстоятельство, что отец Андроник Лукаш (старец отца Андрея - Вашего духовника) говорил, что причащаться нужно раз в месяц, чаще - это уже прелесть, а Вы считаете совсем по-другому. И как часто советовал причащаться отец Андрей?

Ответ. Отец Андрей как раз считал, что делать это нужно часто. Он благословлял нас причащаться раз в неделю (а среди нас были и семейные люди). Отец же Андроник, безусловно, был духовно опытным человеком, но воспитанным в определенных традициях, - вот и все. Кроме того, его взгляды, может быть, объясняются еще и тем, что у них в монастыре некоторое время настоятелем был отец Таврион, полагавший, что можно причащаться хоть каждый день, и Глинские монахи считали его едва не прельщенным. И я допускаю, что высказывания отца Андроника были вызваны противлением слишком частому, неразумному причащению всех подряд.

Что касается меня, то я считаю, что тем, кто ведет чистую жизнь, не имеет смертных грехов, желательно причащаться часто (иногда даже чаще, чем раз в неделю). Другое дело, когда люди бывают чем-то заняты и не имеют такой возможности. Сам я, будучи мирянином, пришел к выводу, что нужно причащаться два раза в неделю. Установил себе эту норму и стал тихонько причащаться: сначала в одной церкви причащусь, а потом (в другой день недели) иду в другую. И в период, когда так делал, я чувствовал: на душе у меня становилось гораздо лучше.

Кроме того, что бы ни говорил отец Андроник (конечно, это великий авторитет), есть учение святых отцов Церкви: о частом причащении прекрасно говорится во втором томе Церковных правил с комментариями епископа Никодима, там есть хорошая подборка из творений разных святых отцов; об этом же говорится в "Добротолюбии". Вообще, может ли человек часто причащаться, определяется в зависимости от того, какую жизнь он ведет. Все нужно делать с рассуждением.

Вопрос. Вы говорили о том, что иногда при воспитании детей бывает необходимо прибегать и к телесным наказаниям, но вот святитель Игнатий в одном из своих писем к духовной дочери запрещает ей наказывать своего ребенка таким образом.

Ответ. Даже в Библии сказано, что сына нужно бить жезлом, а дочери не показывать веселого лица. Конечно, наказывать детей как-то нужно, не обязательно бить жезлом (палкой), но можно ремнем или розгой. Вообще, есть разные способы наказания, и в том случае, о каком говорит святитель Игнатий, как раз, может быть, достаточно было какого-то вразумления, а излишняя строгость была не нужна. Кроме того, святитель Игнатий, судя по всему, на себе испытал сильнейшую строгость при воспитании и, видимо, помня про свое трудное детство, чрезмерную строгость отца по отношению к нему, жалел других. Но я думаю, что надо иметь в виду конкретный случай и понимать, что это были за люди вообще. Святитель Игнатий писал к дворянке, принадлежавшей к людям культурным, утонченным, которые могли все прекрасно понять без каких-либо грубых наказаний - грубость в принципе была не нужна. Вообще, люди тогда были совершенно другие - более послушные, кроткие, склонные к тому, чтобы внимать доброму учению (особенно в культурной, дворянской семье), поэтому к ним можно было и большую мягкость проявить, а сейчас все распустились, стали очень дикие, гордые. Таким образом, нельзя сказать, что человека в любом случае обязательно нужно бить из принципа, неважно, хороший он или плохой.

Вопрос. Амвросий Оптинский в одном из своих писем вот что говорит о святителе Игнатии (Брянчанинове). По словам прп. Амвросия, послушание старцу или духовному отцу, упоминаемое Симеоном Новым Богословом при рассуждении о третьем образе внимания молитвы, то послушание, без которого неудобно спасаться молитвою Иисусовой, преосвященный Игнатий неправильно отнес к простому общему монастырскому послушанию. Преосвященный Феофан тоже не одобрял сочинений святителя Игнатия.

Ответ. Преосвященный Феофан сочинения святителя Игнатия об Иисусовой молитве как раз одобрял, а спорил он с ним по поводу его учения о сотворенных духах. Святитель Феофан придерживался учения традиционного, преподававшегося в Академии, которое выработалось под влиянием католического богословия, а святитель Игнатий основывался исключительно на святых отцах. Вот в каком вопросе у них было разногласие, но что касается учения об Иисусовой молитве, то святитель Феофан в одном из писем афонским монахам говорил, что пусть они довольствуются книгами об Иисусовой молитве преосвященного Игнатия. Что касается Амвросия Оптинского, то я думаю, он имел более скромные представления о духовной жизни, чем святитель Игнатий, и у него было преувеличенное представление о значении и величии оптинского старчества. Святитель Игнатий смотрел на это более трезво, хотя в то же самое время считал Оптину пустынь одним из лучших монастырей России того времени, и тем не менее видел в ней и некоторые недостатки, например преувеличение роли старчества. Святитель Игнатий писал вообще о старчестве в наше время, а Амвросий Оптинский говорил о старчестве, которое он видел в Оптиной пустыни и которое было сравнительно удовлетворительным. Поэтому если даже Амвросий Оптинский в чем-то и ошибался, то в данном случае для оптинских монахов эта ошибка не имела никакого значения. А святитель Игнатий (Брянчанинов) рассуждал вообще о послушании, как его нужно понимать в современной России, и говорил, что таких старцев, какие были в древности, сейчас не существует или их очень мало. Надо понимать: он рассчитывал, что его книги будут читать многие и многие монашествующие, живущие в самых разных обителях, и если бы он слишком превозносил старчество, то, может быть, в самом обыкновенном монастыре, где никакого старчества нет, к заурядному духовнику отнеслись бы как к духоносному старцу, стали бы оказывать ему чрезмерное послушание и с особенным вниманием принимать его наставления, хотя он не имеет права на такое руководство; в этом случае были бы естественны грубые, иногда и трагические ошибки. Коротко сказать, святитель Игнатий пишет вообще о современном старчестве, а Амвросий Оптинский говорит, можно сказать, только об оптинском старчестве.

Вопрос. Вы сказали, что в Оптиной пустыни преувеличивалось значение старчества. Почему же?

Ответ. Потому что в Оптиной не было такой глубины мышления и такого охвата, такого требования к монашеству, какое было у святителя Игнатия. В молодости он испытал необыкновенное обилие благодати и имел преуспеяние, которое, возможно, было только целью некоторых возвышенных оптинских старцев. Святитель Игнатий уже в двадцать с небольшим лет имел великую благодать и ему бывали откровения. Он не удовлетворялся учением Леонида Оптинского, впоследствии Льва, по той причине, что тот не мог ему объяснить его молитвенных состояний. Даже святитель Феофан Затворник как аскетический писатель намного уступает святителю Игнатию. Вообще, творения святителя Игнатия - феноменальное явление русской духовной литературы XIX века, он неизмеримо превосходит всех своих современников по глубине и силе мысли. Исключение может составлять только святитель Тихон Задонский, но он жил раньше, в XVIII веке. Если еще искать сравнения, то можно назвать святителя Феофана Затворника как экзегета, толкователя Священного Писания, и выдающегося писателя; святителя Филарета как проповедника - это буквально единицы, с которыми вообще можно святителя Игнатия даже приблизительно сопоставить, и оптинских старцев как писателей нельзя включить в это число. Святителя Игнатия Брянчанинова можно справедливо назвать святым отцом XIX века, и как преподобный Серафим Саровский был подвижником "яко один от древних", так и святитель Игнатий был великим аскетическим писателем, подобным святым отцам древности, таким как Иоанн Лествичник, Григорий Синаит и другие.

31 мая 1999 г.

Примечания
1. Под отсечением своей руки можно понимать борьбу с греховными помыслами. По решимости, жестокости к самому себе, которые должны быть проявлены при сопротивлении какому-либо привычному нам греховному помыслу, эту борьбу можно в чем-то уподобить отсечению собственного телесного члена.

Игумен Авраам (Рейдман)
Благая часть. Беседы с монашествующими. - Новотихвинский женский монастырь