Начало: Тексты, справочники и документы	Первая страница Святоотеческое наследие Разные тексты Свт. Филарет (Дроздов) OrthodoxyLib Православный интернет Евангельский синопсис Духовные стороны Добротолюбие избранное Пролог в поучениях День за днем Церковный календарь

Из Евангелия мы узнаем, что некоторые современники Господа Иисуса Христа, будучи людьми верующими, принимали и исповедовали какие-то истины, считающиеся нами сугубо Евангельскими, христианскими, но тем не менее оставались враждебно настроенными по отношению ко Христу, оставались Его врагами и не приняли благовестия о своем спасении. И до такой степени это кажется нам странным, непривычным, что мы, читая Священное Писание, не придаем значения тем местам, которые свидетельствуют о вере этих людей, в отдельных вопросах даже не только правой, но и твердой.

Ирод, например, тот Ирод, который убил Иоанна Крестителя, твердо верил в воскресение мертвых. Вот как об этом говорит Евангелие от Марка. Когда ученики Спасителя стали совершать многие чудеса, получили от Него дар чудотворений, тогда слух о Господе стал все более и более распространяться по Палестине. И услыша царь Ирод (яве бо бысть имя Его), и гпаголаше, яко Иоанн Креститель от мертвых воста и сего ради силы деются о нем. Инии глаголаху, яко Илия есть; инии же глаголаху, яко пророк есть, или яко един от пророк. Слышав же Ирод рече, яко егоже аз усекнух Иоанна, той есть; той воста от мертвых (Мк.6:14-16). То есть Ирод настаивал на том, что это - воскресший из мертвых Иоанн Креститель. Конечно, в отношении Господа Иисуса Христа он ошибался, но отсюда мы косвенно узнаем, что он верил в воскресение мертвых, считал его вполне возможным и реальным, отличаясь в этом, например, от членов так называемой саддукейской секты. Вот мы видим человека, твердо, ясно верующего в ту истину, которую мы считаем сугубо христианской, в истину воскресения, однако вся его жизнь, его страшные дела способствовали тому, что имя его, как и имя его деда, стало нарицательным, обозначающим невероятную жестокость. Так же, как человека грубого мы называем - "хам", предателя - "иуда" или "искариот", так человека жестокого мы называем "ирод". Имена этих людей стали печально нарицательными, стали уже не именами собственными, а характеристикой их душевного состояния. Поэтому не нужно думать, что если мы имеем правую веру, правильно, даже твердо верим в некие действительные истины, то сама эта вера уже делает нас людьми спасающимися, автоматически зачисляет нас в число спасаемых.

Также из Евангелия мы знаем, что и нравственные стороны истинной веры были вполне известны и понятны современникам Господа: они (причем разные люди и неоднократно), искушая Его, даже спрашивали, какая заповедь - наибольшая. И иногда их собственные ответы на этот вопрос были совершенно правильными. Вот как рассказывает об одном из таких эпизодов евангелист Лука: И се законник некий воста, искушая Его и глаголя: "Учителю, что сотворив, живот вечный наследую?" (Лк.10:25). Здесь ясно сказано, что этот законник, то есть человек, специально посвятивший всю свою жизнь изучению закона (на современном языке мы бы назвали такого человека ученым богословом), именно искушал Спасителя, потому что, как мы увидим далее, на самом деле он знал, что ему необходимо делать. Он же рече к нему: "В законе что писано есть? Како чтеши?" Он же отвещав рече: "Возлюбиши Господа Бога твоего от всего сердца твоего, и от всея души твоея, и всею крепостию твоею, и всем помышлением твоим; и ближняго своего яко сам себе". Рече же ему: "Право отвещал еси, сие сотвори и жив будеши" (ст.26-28). Мы видим, что и такое таинственное учение, как учение о любви, фарисеи и законники тоже знали, знали совершенно определенно и твердо. Притом эти две заповеди, о любви к Богу и ближнему, находятся в разных местах Священного Писания, но законники, так же как и Господь Иисус Христос, соединяли их, понимали их неразрывное единство, то, что одно следует из другого. Хотя впоследствии этот законник и стал оправдываться и пытался понятие о ближнем сузить или сделать туманным. Он не мог спросить: "Кто есть мой Бог?" - ясно, что все верили в единого Бога, а вот кто есть ближний - это уже казалось бы, непонятно. Он думал, что, задав этот вопрос, таким образом уйдет не только от необходимости декларировать учение о любви как об основе спасения, о том, что именно она в первую очередь требуется для спасения, но и от необходимости заповедь о любви к ближнему вообще исполнять.

То есть теоретически даже такие возвышенные истины, как воскресение из мертвых или необходимость человеку для спасения любви (которая является, может быть, даже единственным, что необходимо для спасения), были людям известны, но они тем не менее сделали это знание праздным и бесполезным для себя. Интересно, что эти два учения: о воскресении из мертвых, жизни будущего века, и о любви к ближнему - в Евангелии от Марка соединяются, так как два события, через которые они раскрываются, непосредственно следуют одно за другим. Господа Иисуса Христа, как сказано в Евангелии, искушали саддукеи, иже глаголют воскресению не быти. И вопросиша Его глаголюще: "Учителю, Моисей написа нам, яко аще кому брат умрет и оставит жену, а чад не оставит, да поймет брат его жену его и воскресит семя брату своему. Седмь братий бе; и первый поят жену, и умирая не остави семене. И вторый поят ю и умре, и ни той остави семене; и третий такожде. И пояша ю седмь, и не оставиша семене. Последи же всех умре и жена. В воскресение убо, егда воскреснут, которому их будет жена? Седмь бо имеша ю жену". И отвещав Иисус рече им: "Не сего ли ради прельщаетеся, не ведуще Писания, ни силы Божия? Егда бо из мертвых воскреснут, ни женятся, ни посягают, но суть яко Ангели на небесех. О мертвых же, яко востают, несте ли чли в книгах Моисеевых, при купине, яко рече ему Бог, глаголя: Аз Бог Авраамов, и Бог Исааков, и Бог Иаковль? Несть Бог мертвых, но Бог живых. Вы убо много прельщаетеся" (Мк.12:18-27). Вот как Спаситель, при помощи простого примера из книги Бытия о явлении Моисею Бога при купине, объяснил, что существует бессмертная душа и вечная жизнь для каждого человека. И приступил един от книжник, слышав их стязающихся и видев, яко добре отвеща им, вопроси Его: "Кая есть первая всех заповедий..." (cт.27-28). Эта основополагающая истина, о воскресении из мертвых, являлась самым спорным моментом между учениями саддукеев и фарисеев. Конечно, в любом вероучении есть много важных моментов, но обычно мы обращаем внимание даже не на самые важные, а на те, которые оспариваются, то есть с большим жаром, усердием, рвением защищаем именно их. Так произошло и в данном случае: это разногласие между саддукеями и фарисеями обращало на себя особое внимание. И поэтому книжник, то есть законник (что почти равносильно, потому что под книгами, конечно же, имелись в виду книги Священного Писания, а не вообще какая-нибудь светская литература, которой у евреев, насколько мне известно, практически и не существовало), увидев, что вера в этом важнейшем пункте разногласия между двумя учениями исповедана Спасителем правильно, захотел узнать и о нравственности, о том, что на деле необходимо исполнять каждому человеку, чтобы наследовать жизнь вечную, какая заповедь является первой. Он спросил: "Кая есть первая всех заповедий?" Иисус же отвеща ему: "Яко первейши всех заповедий: Слыши, Израилю, Господь Бог ваш Господь един есть" (ст.28-29). Здесь, конечно, также присутствует вероучительный момент. Господь Бог ваш Господь един есть - это учение о единственности Божества. И естественно, что если Господь один, а не множество всяких божеств, которым следует оказывать почтение, как считали язычники, то и всю свою душевную силу, всю силу любви нужно устремить именно к Нему одному: "И возлюбиши Господа Бога Твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всем умом твоим, и всею крепостию твоею; сия есть первая заповедь. И вторая подобна ей: возлюбиши ближняго своего, яко сам себе. Большая сею ина заповедь несть" (ст.30-31). В Евангелии от Луки мы видели, как законник, искушая Господа, спросил, в чем состоят главные заповеди, и сам, в конечном счете, после встречного вопроса Спасителя, вынужден был, чтобы не опозориться, на это ответить, объяснить. Здесь же ответил Спаситель. А сказано одно и то же. Чем же различаются учения Того и другого? Почему одни и те же слова, сказанные Господом Иисусом Христом и законником, имеют разное значение для их последователей? Ведь, конечно, и у законников были последователи, и мы видим, что люди, позже ставшие родоначальниками традиций талмудического иудаизма, правильно понимали учение о любви, правильно учили, однако результат был, можно сказать, едва ли не противоположный. Вот и этот законник, когда услышал слова Спасителя, тоже подтвердил их, сказав: "Добре, Учителю, воистину рекл еси, яко един есть Бог, и несть ин разве Его, и еже любити Его всем сердцем, и всем разумом, и всею душею, и всею крепостию; и еже любити ближняго яко себе, боле есть всех всесожжений и жертв". Иисус же видев, яко смысленно отвеща, рече ему: "Не далече еси от Царствия Божия". И никтоже смеяше ктому Его вопросити (ст.32-34). Как мудро ответил этот книжник! Он сказал, что исполнение этих заповедей боле есть всех всесожжении и жертв. Он не оправдывался, но подтвердил истинность учения о любви и таким образом показал, что все те всесожжения и жертвы, которые он, сведущий в законе, несомненно, аккуратно приносил Богу, ничего не значат по сравнению с этим духовным служением; и Спаситель похвалил этого человека: ...видев, яко смысленно отвеща, рече ему: "Не далече еси от Царствия Божия".

А тот законник, о котором говорит евангелист Лука, повел себя иначе. Когда Спаситель подтвердил, что он дал правильный ответ (Рече же ему: право отвещал еси, сие сотвори, и жив будеши (Лк.10:28)), он захотел оправдаться таким вопросом, на который, как он считал, ответа не существует. Или, может быть, он думал, что ответ будет таким, который позволит ему как бы облегчить бремя той заповеди, которая, как сами эти люди понимали, является большей всех всесожжений и жертв, всякого ритуала, всякого богослужения. Он же хотя оправдитися сам, рече ко Иисусу: "И кто есть ближний мой?" Отвещав же Иисус рече: "Человек некий схождаше от Иерусалима во Иерихон, и в разбойники впаде, иже совлекше его и язвы возложше, отъидоша, оставльше едва жива суща. По случаю же священник некий схождаше путем тем, и видев его, мимоиде. Такожде же и левит, быв на том месте, пришед и видев, мимоиде. Самарянин же некто грядый, прииде над него, и видев его, милосердова; и приступль обвяза струпы его, возливая масло и вино; всадив же его на свой скот, приведе его в гостинницу, и прилежа ему. И наутрия исшед, изъем два сребреника, даде гостиннику, и рече ему: "Прилежи ему; и еже аще прииждивеши, аз, егда возвращуся, воздам ти" (Лк.10:29-35). И вот после такой притчи, вполне ясной, определенной, недвусмысленной, иного ответа было дать нельзя, потому что она апеллирует к здравому человеческому смыслу. И Господь этому лукавому законнику задает вопрос: "Кто убо от тех триех ближний мнит ти ся быти впадшему в разбойники?" Он же рече: "Сотворивый милость с ним" (ст.36-37). Как утверждают некоторые толкователи, законник даже не захотел называть самарянина самарянином, так как эта народность была у иудеев в презрении. Сотворивый милость с ним. Не тот, кто по видимости является ближним и почитаемым даже как священник или левит, а презренный самарянин, сотворивший с ним милость, - вот кто действительно имеет основания называться ближним. И тогда Господь наш Иисус Христос произносит неожиданные слова, на которые, из-за их неожиданности и одновременно логичности, последовательности, законнику возразить уже нечем. Рече же ему Иисус: "Иди, и ты твори такожде" (ст.37). То есть хотя бы к тебе относились с презрением, хотя бы тебя не любили, ненавидели, считали совершенно чужим человеком, подобно тому, как этот израненный иудей, конечно, считал чужим всякого самарянина, но ты поступай так, как поступил этот самарянин, то есть оказывай любовь даже тем людям, которые испытывают к тебе неприязнь. Вот так было пресечено лукавство этого законника. Так Господь показал ему, кто есть ближний. Ближним нашим является всякий человек нуждающийся в помощи, а не тот только, кто по какой-либо причине, допустим, потому, что он с нами одной национальности или одной веры, относится или должен относиться к нам с любовью и уважением. Не этот лишь человек является нашим ближним, а вообще любой нуждающийся в помощи, вне всяких предварительных условий, пусть бы даже он нас и не любил. То есть мы не должны любить только того и делать добро лишь тем, кто любит нас, оказывать любовь в ответ на любовь, а должны проявлять любовь к человеку вне зависимости от его отношения к нам.

Важно не только понимать нравственное учение или правильно верить, но важно понимать и как это учение исполнить, понимать его необходимость, как понимал тот самый книжник, который воскликнул, что заповедь о любви боле есть всех всесожжений и жертв. Он осознавал, что это есть самое первостепенное, самое важное. Представьте на месте этого человека современного разумного книжника - как бы он сказал? Мы должны уяснить себе, что для древних иудеев богослужение было чем-то чрезвычайно важным, тем паче что у них был лишь один храм - единственное место на земле, где они могли совершать свое богослужение единому истинному Богу, один храм - символ единого Божества. И потому то, что заповеди о любви к Богу и ближнему есть более всех всесожжений и жертв, значило для иудея не принижение богослужения, а возвышение учения о любви даже над богослужением, даже над самым святым, священным, что могло быть у верующего человека. Если бы в наше время у нас кто-то спросил подобное и мы бы воскликнули: "Воистинну рекл еси, яко един есть Бог, несть ин разве Его; и еже любити Его всем сердцем, и всем разумом, и всею душею, и всею крепостию; и еже любити ближняго яко себе, боле есть всех всесожжений и жертв", - то эти слова означали бы, что, по нашему мнению, это "более всех богослужений, и обрядов, и таинств".

Это действительно так и есть, потому что во всех таинствах мы принимаем участие для того, чтобы исполнить заповедь о любви, ведь в них мы получаем сверхъестественную божественную помощь, небесную помощь, для того, чтобы любить Бога всем сердцем, чтобы любить ближнего, как самого себя. Любить его на деле, понимая наименование "ближний" не в узком смысле, как воспринимали его иудеи, которые считали, что "ближний" - это мой родственник или в лучшем случае соплеменник, а понимая его в широком смысле, подразумевая под ближним всякого, даже чужого, даже враждебно относящегося к нам человека. Если мы трезво взглянем на самих себя, то увидим, что любовь к человеку, относящемуся к нам плохо, чрезвычайно для нас затруднительна, даже почти невозможна. На доброе отношение, если мы все-таки нормальные люди, мы, как правило, отвечаем благодарностью, а вот когда к нам проявляют какую-то неприязнь, тут же у нас в душе непроизвольно рождается ответная неприязнь, враждебность и иногда даже мстительность. Евангелие же, Спаситель, учит нас любить всякого, под ближним понимая вообще любого человека.

Един есть Бог, и несть ин разве Его (Мк.12:32). Совершенное святое Существо - одно, другого такого совершенного Существа нет, и поэтому Он один достоин любви, а больше никто и ничто любви не достойны. Всякий благоразумный человек, понимая, что кроме Него нет больше никакого идеала и ничего святого в полном смысле слова, святого самого по себе, что не существует ничего, к чему нужно было бы стремиться, естественно должен отдать этому Существу всю свою любовь, должен возлюбить Его всем сердцем, всеми своими внутренними чувствами, ведь если человек испытывает что-то в сердце, убежден в чем-то именно сердцем, то лишь тогда можно с уверенностью сказать, что это является его настоящим убеждением. Поэтому в ином месте, например, Спаситель призывает нас смириться сердцем, а здесь говорит именно о сердечной любви: И всею душею твоею. Под душой обычно понимали жизнь человека, душа - это синоним жизни. Поэтому во всей жизни, во всех даже мельчайших поступках, а не только в самых, как нам кажется, важных и существенных, мы должны проявлять любовь к Богу, не отделяя более важного от менее важного и мелкого. Потому что когда мы все события своей жизни распределяем таким образом, то есть в кажущемся нам важным проявляем любовь (хотя на самом деле это только мечта), а в мелочах, в обыденной нашей повседневности со всеми ее малыми бытовыми переживаниями, забываем о Боге, - тогда, конечно, мы заповедь о любви к Богу не исполняем. Мы должны возлюбить Господа всем умом, то есть все внимание свое, всю свою мысль отвлечь от разнообразия жизненных переживаний и впечатлений и устремить к Богу. Всем умом надо возлюбить Бога еще и в том смысле, чтобы рассуждать и мыслить о Нем правильно, а не произвольно, то есть любить Его именно так, как Он этого требует, так сказать, объять Его всеми силами своего ума (насколько, конечно, мы вообще способны понять тайны бытия Божия и правильное о Нем учение). Мы должны любить Его всею крепостию своею, - то есть не только душою, но и всем нашим существом, в том числе и крепостью тела. Когда мы соблюдаем посты, совершаем какие-либо посильные телесные подвиги или утомляем свой ум молитвой - все это также есть проявление крепости, и эту крепость мы должны полностью обратить на служение Богу, понуждая себя любить Его изо всех наших телесных и душевных сил. Сия есть первая заповедь. И вторая подобна ей: возлюбиши ближняго своего яко сам себе (Мк.12:30-31).

Уже было сказано, что под ближним мы должны понимать всякого человека, нуждающегося в нашей любви, можно сказать, вообще всякого человека. Но любить его нужно не произвольно, не так, как хочется нам самим, нельзя отделять эту заповедь от первой. Подобно тому, как заповеданная всецелая любовь к единому Богу есть как бы изображение, следствие единосущия Божества, единобожия, так и любовь к ближнему есть как бы следствие того, что этот ближний - образ Божий. Потому что если мы не понимаем, что каждый человек есть образ Божий, и любим его не за это, тогда мы можем любить его неправильно и принести ему своей мнимой любовью вред, даже погубить душу этого человека. Примером тому может служить современный гуманизм. Хотя, конечно, по большей части любовь его декларативна, но даже если мы этим лицемерием пренебрежем, а будем считать, что рассуждения на этот счет лучших представителей данного нравственного движения вполне искренни, серьезны и жизненны, то и в этом случае мы, тем не менее, должны будем с еще большим опасением высказать мнение об их ошибке: они не могут любить ближнего правильно, потому что не любят Бога. Их любовь, их сострадание к человеку часто приносит ему душевную гибель, его развращает.

Иногда истинная любовь, которую проявляют к своим детям родители, бывает и строга ради спасения, ради правильного воспитания чад, они прибегают и к методам устрашения, и к наказаниям. В духовном отношении Господь проявляет такую же строгость. И мы, любя ближнего, тоже должны ради его спасения иметь подобную строгость, а когда мы во всем снисходим к человеку, потворствуем его страстям, покрываем их, то это уже не любовь, а, скорее, ненависть, имеющая только вид любви. Как говорит святитель Игнатий (Брянчанинов), чтобы правильно исполнить заповедь о любви к ближнему, мы должны сначала правильно возлюбить самих себя, потому что это поставлено условием исполнения заповеди о любви к ближнему. Если мы любим самих себя со всеми своими страстями и грехами, то, конечно, будем так же относиться и к другим людям. А если мы любим себя по-христиански, то есть желаем себе спасения, боремся со своими страстями, тогда такой же чистоты, такой же целеустремленности, такой же любви к Богу пожелаем и нашему ближнему. Иначе говоря, истинно любит ближнего тот, кто желает ему, чтобы он полюбил Бога. А кто не знает этой заповеди о любви к Богу, тот, конечно же, не имеет критерия и того, в чем состоит истинная любовь к ближнему, и, удаляя человека от Бога, приносит ему своей неразумной любовью, жалостью и состраданием вред. Вот когда мы поймем, что как человек есть образ и подобие Божие, так и заповедь о любви к ближнему есть образ и подобие заповеди о любви к Богу, тогда мы научимся любить ближнего правильно, в таком случае мы увидим образ и подобие Бога во всяком человеке; мы не будем обращать внимания на нечто случайное: на его грехи, на самое страшное его падение, на его неприязнь по отношению к нам, а будем видеть в нем нечто неподвижное, незыблемое. И этим незыблемым являются образ и подобие в нем Бога.

Если кто-то из вас читал книгу преподобного старца Силуана Афонского, то знает, что он молился обо всех людях, обо всех народах, желая им всем именно не какого-то земного благополучия, а того, чтобы они возлюбили Бога. "Господи, сделай так, чтобы Духом Святым познали Тебя все народы земли", - вот о чем он переживал. Конечно, такие переживания и рассуждения для нас слишком возвышенны, мы немощны, но это по крайней мере дает нам и правильное понятие о том, какие чувства испытывают люди, имеющие настоящую любовь к ближнему. Давайте будем стараться если и не на все человечество, то по крайней мере на тех, кто нас окружает, с кем мы общаемся и сталкиваемся, распространить подобное чувство, то есть желать им всем, чтобы они пришли в единение с Богом. Вот такая любовь, конечно, есть больше всех всесожжений и жертв, ради этой любви и совершаются все новозаветные всесожжения и жертвы; и это можно сказать не только о таинствах и богослужениях Православной Церкви, но также и о христианских подвигах: о посте, затворе, пустынничестве, бдениях, отречении от мира, нищете - обо всем, что в вольных и невольных скорбях приходится переживать людям ради спасения своей души. Все это делается ради любви, потому что все эти "всесожжения и жертвы", даже сама наша жизнь, приносимая нами Богу, - все это, если не приводит нас к любви, является жертвой напрасной. Как говорит апостол Павел, в самом буквальном смысле истолковывая эти Евангельские слова: Если я... отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы (1Kop.13:3).

Поэтому мы должны осознавать, что цель всех наших жертв Богу, всего нашего служения, состоит в том, чтобы исполнить эти две заповеди, а можно сказать, даже одну и ту же заповедь, то есть приобрести одну и ту же любовь, иногда проявляющуюся в чисто духовных добродетелях, то есть как любовь к Богу, невидимо, а иногда проявляющуюся по отношению к ближнему, конкретно. Не может быть такого, чтобы человек любил Бога, а ближнего не любил. Например, доброе настроение обязательно проявляется вовне, иногда в таких как будто бы незаметных вещах, как выражение лица, какие-нибудь добрые слова, и нехорошее настроение человека также проявляется вовне, хотя бы он и пытался это скрыть. Так и любовь, в особенности искренняя, истинная, сильная любовь, которая, как сказано, должна быть от всей крепости, то есть от всех сил человека, от всего человеческого понуждения, не может не проявляться. И конечно, обнаруживаться она будет на ближнем, потому что человек есть образ и подобие Божие. Мы никак не можем послужить собственно Богу, мы ничего не можем сделать непосредственно Ему, чтобы доказать свою к Нему любовь, потому что Он ни в чем не нуждается. Естественно, что эту любовь, это горение сердца искренне любящий Бога человек изливает на того, кто рядом с ним, на того, кто является нерукотворенным изображением Божества, нерукотворенным, - потому что сотворен Богом, а не человеком, как иконы или какие-то другие предметы, имеющие духовный, символический смысл. Такое должно быть у нас, православных христиан, в особенности у монашествующих, отношение к этой величайшей добродетели: нам необходимо всеми силами стремиться ее приобрести - одну, но иногда проявляющуюся в виде незримой любви к Богу, а иногда - в виде явной любви к ближнему. Мы сейчас не говорим о конкретных делах, приличных более монашескому или мирскому званию, а говорим о чувстве. Чувство это является признаком истинного христианства: где нет любви, там нет христианства. Пусть хотя бы будет какое-то сокрушение, покаяние в этом охлаждении, в отсутствии любви. А если мы живем спокойно, так, как будто бы все так и должно быть, как будто бы эти всесожжения и жертвы имеют какое-то значение сами по себе, тогда мы христианства в сущности не понимаем.

В чем эта любовь может проявляться в повседневной жизни? Она даже может не иметь в себе ничего положительного, только "отрицательное": когда я не гневаюсь, не осуждаю, не обижаюсь, стараюсь никого не ослушиваться, не только тех, кто старше, начальников, но и - равных себе, и даже меньших, ни перед кем не гордиться, можно сказать просто - по отношению к ближним ничего плохого не делаю и не думаю. Вот это - уже любовь, и не нужно обладать никакими особенными возможностями, чтобы ее осуществить: не нужно ни денег, чтобы милостыню творить, ни каких-то выдающихся способностей. Необходимо только одно (и это уже много): не делать другому зла. Часто мы это зло оправдываем тем, что оно мелкое: я же ничего ни у кого не украл, никого не ударил, а если и ударил, то не сильно - не убил же! И вот такими оправданиями мы, общаясь с людьми, разрешаем себе постоянно им досаждать. Мы не думаем о людях, а думаем о себе. Иногда даже сама наша так называемая любовь и то приобретает такую форму, что досаждает ближним. Если бы мы удовольствовались этим минимальным требованием - не делать друг другу зла, так сказать, в повседневных мелочах, не принимать зла в свое сердце, то и это уже было бы большим добрым изменением в нашей душе, хотя, конечно же, это не все, а только самое начало. Вообще, я уже многократно говорил, но, наверное, буду повторять еще и еще, что нам необходимо внимательно относиться к мелочам, не думать, что если поступок или слово незначительны, несущественны, то можно позволить себе все что угодно. Как раз если мы в этом отношении будем щепетильны, будем внимательны к мелким поступкам и словам, то вот тут мы и приобретем, разовьем, усилим чувство любви, которое впоследствии, может быть, достигнет такой степени, что станет толкать нас на какие-то самоотверженные подвиги. В общем, заповедь о любви к Богу и о любви к ближнему нужно осуществлять начиная с самых обыкновенных, простых вещей.

Итак, я говорил больше о любви к ближнему, а теперь хочу сказать о любви к Богу. Как проявляется у нас любовь к Богу? Допустим, мне нужно помолиться, а я увлекаюсь каким-нибудь суетным разговором. Нам кажется это пустяком и этот разговор мы чем-то оправдываем, а на самом деле мы пренебрегаем любовью к Богу. Помня о том, что нужно исполнить какую-нибудь заповедь, и тем не менее ее нарушая (потому что считаем это чем-то извинительным), мы также пренебрегаем любовью к Богу. Когда мы чувствуем, что совесть велит нам что-либо совершить, а мы оправдываем себя какой-то необходимостью и поступаем против ее требований - это также грех против любви к Богу. И вот такие частые ежедневные случаи показывают, что мы постоянно пренебрегаем как любовью к ближнему, так и любовью к Богу. Не нужно думать о чем-то великом, а нужно заставлять себя это, - вроде бы нечто незначительное, - внимательно, тщательно исполнять, и мы увидим, что в нас начнет появляться любовь и к Богу и к ближнему. Понуждение себя ко вниманию при келейной молитве, во время службы, при непрестанной молитве в течение дня, внимательное чтение Священного Писания, аккуратное посещение правила - все это, казалось бы, мелочи, но эти мелочи перевоспитывают душу человека и постепенно его сердце превращается из каменного, как сказано в Писании, в плотяное. Камень превращается в живую плоть. Так же и в отношении к ближнему: смириться, перетерпеть, не исправлять его, а самому исправляться, вытерпеть мелкую обиду, какое-то неудобство, снизойти к ближнему и проявить строгость к себе, - благодаря таким незначительным и легким проявлениям понуждения к любви у нас опять-таки начнет согреваться сердце и мы станем испытывать уже живое чувство любви. Но при этом, конечно, нужно еще раз напомнить, что без непрестанной молитвы, без помощи Божией никто никогда ничего исполнить не может.

Вот так, на мой взгляд, согласно Священному Писанию, согласно Евангелию, мы должны понимать то, что любовь к Богу и ближнему - больше всех всесожжении и жертв, то есть вообще всех наших дел; к ней одной нужно стремиться всей своей крепостью и иметь ее целью своей христианской жизни. Ведь как можно исполнить заповеди, если мы не имеем любви к Богу? Сам Господь наш Иисус Христос сказал: "Кто любит Мене, тот и заповеди Мои соблюдет" (см. Ин.14:15). Потому не будем мечтать о каких-то невероятных подвигах, а будем стремиться к возвышенной и одновременно весьма удобоисполнимой добродетели, возможность для совершения которой всегда есть в человеческом обществе. А кто станет любить ближнего, которого видит, тот, конечно, приобретет и любовь к Богу, Которого не видит, он будет ясно ощущать Его присутствие в своем сердце.

Вопрос. У меня смущение по поводу Ваших слов о том, что нужно возлюбить ближнего как образ Божий, - это звучит так высоко и по-философски. Мне кажется, что лучше пользоваться Евангельской формулировкой - возлюби ближнего как самого себя. Вообще, все старцы любили всякое творение одинаково: и животных, и растения, и людей.

Ответ. Как это одинаково - и человека, и животное? Вот сидит сестра П., она хоть и маленькая, но все-таки лучше, чем муравей. Положим, я все люблю одинаково: квашеную капусту, пение птичек, сестру Н. Духоносные люди, конечно, все любят, они и травинку без нужды не повредят, но тем не менее едят же они растительную пищу. Только манихеи говорили, что и в растительности есть душа и ничего нельзя трогать и уничтожать, а поэтому и сами не работали. Когда же их почитатели приносили им хлеб, они благодарили, а после их ухода говорили такие слова: "Хлеб, я тебя не сеял, я тебя не жал, будь проклят тот, кто это сделал". Таким образом, тех, кто им приносил хлеб, они тихонько проклинали, считая, что ничего нельзя обижать. Не можем же мы уподобляться им! Есть же разница между образом и подобием Божиим и Божиим творением, то есть между тем, в чем Бог отражается, в чем Бог изобразил Себя, создав Свой нерукотворенный образ (художник, например, пишет свой автопортрет, и Бог создал, если так можно выразиться, Свой автопортрет), между человеком, несущим в себе отблеск Божества, - и существом, несущим на себе только отблеск свойств Божиих: премудрости Божией, любви и т.д. Растения, к примеру, созданы же не сами для себя: они не осознают своего бытия, существуют стихийно, бессознательно, и уже из этого видно, что они созданы для человека. Человек же создан для Бога: он осознает свое бытие, сознательно прославляет Творца, сознательно благодарит Его, не только своим существованием, но и своим произволением.

Вопрос. На практике получается: заботишься ты о человеке, проявляешь к нему любовь, а на самом деле видишь не этого человека, а образ Божий в нем, то есть в действительности оказывается, что личность эта нас не интересует, а интересует лишь образ Божий.

Ответ. Что такое личность? "Личность" - термин, возникший довольно поздно и к христианской терминологии никакого отношения не имеющий. Мы пользуемся этим словом по привычке, так же как и выражением - "закомплексованный человек", о котором знаем, что оно совсем неправильное, нехристианское, а заимствованное из философии Фрейда. И термин "личность" также введен гуманистической философией или, может быть, даже конкретно философией персонализма; и если мы этого учения не понимаем, зачем же будем это слово употреблять? Никакой личности мы не знаем, а знаем лишь образ и подобие Божие, и все. Каждый человек - это образ и подобие Божие. Можно даже сказать так, как рассуждают некоторые отцы: каждый человек - это образ Божий, а подобие он приобретает в зависимости от того, богоугодна ли его жизнь: если он угождает Богу, то появляется и подобие. Образ в человеке неистребим, а подобие - это уже следствие его трудов. Как это осознать, как это живо почувствовать? Мы не выискиваем образ Божий во внешности, в манерах. Нет, но когда мы молимся, чувствуем в душе какую-то благодать, когда сердце наше растеплится любовью, тогда мы как раз и восхищаемся каждым человеком, видя в нем как бы отблеск Божества. Тогда мы перестаем обращать внимание на то, что я назвал в человеке случайным. Случаен грех - не в том смысле, что человек за него не отвечает, а в том смысле, что это случайно по отношению к Божьему намерению, ведь Бог сотворил человека для того, чтобы сделать его Своей славой. А человек (хотя это и не было обязательным и он не принуждался к этому никакими обстоятельствами) уклонился во зло, и в этом смысле грех случаен, а образ Божий изначален. Мы видим в человеке изначальное, несмотря на его поведение, несмотря на тяжкие грехи (я, конечно, говорю не о себе, а как должно быть), любим его, даже несмотря на его преступления против нас самих. Так должен любить христианин; это происходит тогда, когда он всей душой любит Бога.

Вопрос. А может быть так, что человек по благодати Божией испытывает любовь ко всякому ближнему, но при этом не осознает, что в каждом ближнем - образ Божий? Или это недостаток благодати?

Ответ. Ну, как не осознает? Может, просто не понимает этого. Если святые отцы, как богомудрые, все называют, определяют, описывают, то простой человек, который, может быть, даже не знает святоотеческого учения, а стремится к этому только в нравственном отношении, как бы ощущает это, возможно чего-то и не понимает, но достигнув такого состояния смотрит на ближнего с восторгом, восхищением, умилением, не замечает его грехов, не видит в нем никакого зла, все ему прощает, всегда находит ему какое-нибудь оправдание, всегда ему сострадает. Примером может послужить любовь матери к своим детям: что бы сын ее ни вытворял, хоть в тюрьму будет посажен, а все мать желает, чтобы его не наказывали за преступление, чтобы его пожалели да оправдали. Вот так истинный христианин относится и к своему ближнему: видит в нем прекрасное, необыкновенное существо, любит его, желает ему добра и даже с благоговением перед ним преклоняется. Он может этого не осознавать, не уметь этого описать, но такие чувства он должен испытывать. Вот это, а не какое-то умственное, книжническое, законническое изъяснение, и есть почитание в человеке образа Божия. Ведь можно и здесь уклониться в книжничество: все знать, все правильно, подробно описывать, (что образ Божий - это свободная воля в человеке, разум), а самому образа Божьего ни в ком не чувствовать. И такое не только может быть, но и часто бывает. Святитель Игнатий (Брянчанинов) говорит, что нынче изучают христианство не по заповедям, а по книгам. Он, конечно, и сам читал святых отцов, и чтение их поощрял, но имел в виду то, что теоретически их творения изучают, а на деле никто к исполнению написанного в них не стремится. Человек может не уметь описать, не уметь объяснить, но он обязательно должен чувствовать что-то такое, о чем я говорил, в каждом человеке, именно в каждом. А не так, что один ему нравится красотой лица, другой - своим умом, а третий ему не нравится вообще, потому что он невоспитанный - тут уже присутствует некоторое пристрастие. Иоанн Kaccиaн Римлянин, правда, отличает любовь к человеку вообще от некоторой расположенности, связанной с общностью взглядов, единодушием. Это, конечно, понятно: должны же друг друга больше понимать, например, все православные христиане, также имеют между собой большее понимание монашествующие: они лучше знают стремления, образ жизни друг друга, - соответственно, благодаря этому взаимопониманию, единообразию жизни, имеется и некая особая расположенность. Но это не противоречит тому, что мы должны любить всех. Некоторые нам близки, а некоторые - чужие, есть и враги, но мы их также должны любить. Спаситель говорит: "Возлюби врагов твоих" (см. Мф.5:44). Значит, у нас есть и враги, допустим те, кто к нам враждебно относится, кто придерживается иных взглядов, например какие-то еретики или безбожники. Мы же не можем с ними общаться, иметь взаимопонимание, и этом смысле, конечно, есть различия, но в смысле принятия каждого человека, желания спасения, блага каждому человеку между верующим и неверующим, безбожником или подвижником не должно быть никакого различия. Даже наоборот, как говорит само Евангелие, Господь радуется о кающемся грешнике более, чем о праведниках, не требующих покаяния (см. Лк.15:7).

Вопрос. Фарисей спросил Господа, кто его ближний. Господь ему привел притчу и в ответ задал вопрос, кто есть ближний впадшему в разбойники. Тот сказал: "Сотворивши милость с ним". Значит получается, ближний - это тот, кто творит милость, тот, кто делает тебе добро, так?

Ответ. Нет. Я говорил, что Спаситель дал ответ неожиданный, на который законник не мог возразить. Естественно, он ждал следующего ответа: тот, кто оказывает мне милость, тот мне ближний. Все ясно. А Спаситель неожиданно ему говорит: "Иди и ты делай так же", - то есть переносит акцент с пострадавшего еврея на самарянина и отождествляет этого законника, как и всякого читателя, именно с самарянином. Мы ведь должны отождествлять себя не с этим израненным евреем, который нуждался в помощи, а с самарянином, который помогал людям, делал им добро вне зависимости от того, как к нему относились. Тогда человек действительно будет свободным. Если я делаю добро вынужденно, потому, что его делают мне, отношусь к человеку хорошо потому, что он ко мне относится хорошо, то я являюсь в какой-то степени человеком зависимым, как бы рабом; относятся ко мне плохо - я вынужден тоже относиться плохо, я же завишу от их отношения ко мне. А на самом деле необходимо, чтобы я сам был ближним всем, а т?, как ко мне относятся окружающие, меня беспокоить не должно: мы не друг другу ближние, а я сам должен стать ближним всем. Тут нет взаимозависимости. Если же я не завишу от того, как ко мне относятся люди, сам всем делаю добро, значит, я - свободный человек. Ты сам можешь сделать ближним любого человека: кому ты будешь делать добро, тот и будет твоим ближним. Иначе говоря, стань ближним любому человеку, относись к ближнему так, как ты хочешь, чтобы относились к тебе. Из слов Спасителя мы понимаем, что мерилом является не действительность (может, человек даже ненавидит тебя), а идеал. Если я хочу, чтобы все люди были моими ближними, значит, я ко всем должен относиться по-доброму, я сам.

Вопрос. Но ведь отношения с ближним - двусторонние? Если человек, оказав милость, как бы стал ближним другому, значит и принявший милость ответил ему, тоже став его ближним, ведь так?

Ответ. Ну а как же мы тогда можем любить врагов? Как же мы друг другу ближние, если Спаситель говорит: любите врагов?

Вопрос. Разве тогда он не перестает быть врагом?

Ответ. Не перестает. Он ведь делает зло, как же он перестает быть врагом? Он мне, допустим, готовит убийство, а я за него молюсь. Вот когда Спасителя распинали, Он говорил: "Отче, прости им, не ведают бо, что творят". Что, они от этого стали Его любить? Они над Ним только еще больше смеялись.

Римляне, например, говорили совершенно противоположное Евангелию, но они здраво оценивали действительность, и в этом смысле мы можем на них ориентироваться. Они говорили: человек человеку волк. И это так и есть, так в жизни и бывает. К сожалению, даже если ты будешь относиться к врагам с любовью, они все равно остаются врагами. Церковь в меньшинстве, ее очень много преследовали. А христиане должны любить своих гонителей; иногда они своей любовью обращали их к вере, но чаще - сделать этого не удавалось. У тебя же получается, что мы все друг другу ближние. Мы не можем быть друг другу ближними, потому что "друг другу" - это взаимозависимость, а взаимозависимости быть не должно. Нам необходимо самим научиться во всех видеть ближних, хотя бы эти люди и оставались по отношению к нам врагами. Вы требуете грамматики и литературной логики там, где она совершенно неуместна. Наоборот, из евангельского текста видно, что Спаситель дал законнику совершенно непредсказуемый ответ, тот совсем не ожидал такого поворота. Он хотел, чтобы ему объяснили, кто его ближний, и ждал ответа, что его ближний - это самарянин; то есть тот, кто ко мне хорошо относится, тот и есть мой ближний. И вдруг совершенно неожиданно Спаситель переносит акцент с пострадавшего израненного иудея на самарянина и таким образом показывает законнику, как он сам должен себя вести, то есть не ждать помощи, не ждать любви, а, наоборот, сам должен проявлять любовь. Мы все ждем любви друг к другу, но не надо "друг к другу", а надо только одну часть оставить, а вторую - отложить в сторону. Конечно, если люди друг друга любят - это хорошо, но это не значит, что в жизни бывает только так.

Вопрос. Батюшка, мне кажется, что людям лучше со мной не общаться, потому что они получат от этого вред. Правильно ли, что я так думаю, и можно ли мне уклоняться от дружбы с сестрами?

Ответ. Уже в самом вопросе присутствует некоторое высокоумие: человек думает, что способен жить, не имея никаких друзей, быть одиноким подвижником, не получая ни малейшего утешения от земной дружбы. Это, может быть, и хорошо, но реально ли? Способен ли человек выдержать такой подвиг одиночества? Я думаю, что это очень нелегко. Потому, когда люди надеются проявить какое-то особенное самопожертвование, в данном случае - отказаться от общения с людьми, чтобы никому не приносить вреда, то можно предположить, что они думают о себе, о своих душевных силах больше, чем каковы они на самом деле. И этот подвиг одиночества, уединения окажется в результате для них нереальным. Поэтому можно, конечно, попробовать ни с кем не общаться, но я почти уверен, что из этого ничего не получится. А вообще-то нужно все делать с благословения.

Вопрос. Если человек терпит скорбь, смиряется, может быть, сам этого не осознавая, то будет ли ему такое поведение вменяться в добродетель на Страшном Суде?

Ответ. Если человек не понимает, что с ним происходит, то какая ему будет польза? Ведь главное, чтобы он смирялся сознательно, а не волей-неволей терпел неприятности - дескать, все их испытывают.

Вопрос. Но ведь раньше простые люди были лучше: смиреннее, нестяжательнее, исполнительнее, - во многом, может быть, потому, что их обязывали к этому помещики. Сейчас мы стали гордыми, самовольными и чтобы нам прийти к такой добродетели смирения, какая была в народе до революции, должно, наверное, пройти длительное время.

Ответ. Крестьяне на Руси все понимали и терпели скорби сознательно. Именно будучи истинными христианами, хотя и малограмотными, они следовали христианским идеалам. У них был гораздо более тяжелый образ жизни, чем у современных людей: помещики обращались с ними как с рабами, как с собаками, жили они в нищете, например известно описание трапезы во время поста: квас с редькой и каша. Вот и все, а работали при этом в поле по 14 часов. Потому нельзя сказать, что в смысле внешних обстоятельств жизнь у них была более благоприятная для исполнения заповедей, чем у нас. У людей было очень много скорбей и поводов для ропота, уныния и отчаяния, но тем не менее они все терпели. Когда митрополит Вениамин (Федченков) на примере своей семьи описывает жизнь простых крестьян, он говорит, что наш народ был воистину святым. Не все в то время могли позволить себе выстроить отдельную избу, например сыну с семьей, и жили по несколько семей в одной избе, спали по лавкам. Получалось - как в коммунальной квартире, но жили со смирением, по-христиански. У них действительно были христианские идеалы. Когда потом народ стали развращать, да и сами люди начали отходить от Церкви, то уже и гораздо меньшие скорби терпеть не могли - появились ропот, уныние, бунт и прочее. То есть о более благоприятных обстоятельствах можно говорить лишь в том смысле, что в те времена общество было более христианским, вере учили, - но это скорее внутренняя, духовная причина, нежели внешнее обстоятельство.

Вопрос. Кажется, что заповедь о любви к ближнему до конца исполнить невозможно, даже если всю жизнь стараться, - как же мы будем отвечать за эту заповедь на Страшном Суде?

Ответ. Нужно понуждать себя к ее исполнению, ведь если мы посчитаем заповеди Христа для себя необязательными, то наше душевное состояние будет столь безмятежным и спокойным, как будто бы у нас было все в порядке. Когда же мы боремся, пробуем несмотря ни на что заповедь исполнить, может быть, тысячекратно при этом спотыкаясь и падая, то в конце концов приходим к осознанию собственной немощи, ничтожества и беспомощности, начинаем больше и искреннее молиться, смиряться, и тогда в нашем отношении к ближнему может произойти какое-то благотворное изменение, хотя бы в некоторой степени. Таким образом, смирение приобретается в борьбе, при крайнем напряжении сил. Нельзя не исполнять заповеди, отговариваясь тем, что, мол, исполнить их невозможно. Если мы будем себя понуждать, то наше сердце смягчится и в нем появится любовь.

Вопрос. Допустимо ли в процессе борьбы с собой самоосуждение: появился внезапно какой-то греховный помысел - и ты тут же моментально покаялся?

Ответ. Можно и так делать, но возникнет опасность, что мы этими мелкими, хотя как будто правильными, мыслями будем отвлекаться от молитвы. Мы должны вообще, в принципе, себя укорять, осуждать как нерадивых, грешников и прочее, то есть иметь о себе самих плохое мнение.

Вопрос. Как нужно правильно понимать слова из последования Литургии: "Возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы"?

Ответ. Это только первая часть фразы, произносимая дьяконом: "Возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы", а во второй части как раз и объясняется, Кого мы должны единомыслием, то есть единомысленно, исповедовать: "Отца и Сына и Святого Духа, Троицу Единосущную и Нераздельную". Это очень знаменательное восклицание, исполненное глубокого смысла: истинное единомыслие (а не просто какое-либо безразличное согласие мыслей), основанное на полном познании истины, происходит от любви. Когда мы возлюбим друг друга, только тогда у нас бывает подлинное единомыслие, то есть правильное исповедание Пресвятой Троицы. В этом моменте Литургии показано единство нравственного и догматического принципов. Не может быть истинного исповедания, если нет любви. И отсюда мы можем сделать противоположный вывод: где нет истинного исповедания, там нет любви. Об этом рассуждали некоторые богословы, пытались даже найти какую-то взаимосвязь между некоторыми пороками и ересью. Но я думаю, что, может быть, не стоит так уж математически точно определять взаимосвязь между той или иной страстью и заблуждением. Несомненно, что заблуждение основано прежде всего на страсти гордости, а прелестное состояние, которое часто сопутствовало заблуждению, или происходило от него, или, наоборот, приводило людей к нему, основано на тщеславии, на утонченном сладострастии, говоря проще, на блудной страсти. Может быть, примешивались еще какие-то иные действия злых страстей человека. Где есть гордость, дошедшая до своей крайней степени, там обязательно присутствует и заблуждение, и, безусловно, никакой любви там быть не может - только взаимная неприязнь и ненависть.

12 ноября 1999 г.

Игумен Авраам (Рейдман)
Благая часть. Беседы с монашествующими. - Новотихвинский женский монастырь