Начало: Тексты, справочники и документы	Первая страница Святоотеческое наследие Разные тексты Свт. Филарет (Дроздов) OrthodoxyLib Православный интернет Евангельский синопсис Духовные стороны Добротолюбие избранное Пролог в поучениях День за днем Церковный календарь

Сегодня мы проведем беседу о том, чего нам не хватает более всего. Да, я согласен с вами, когда вы говорите, что нам недостает послушания, мужества, самоотвержения. Но на самом деле больше всего нам не хватает, и более всего мы нуждаемся в добродетели терпения. Хотя, по учению святых отцов, упомянутое вами мужество также действительно является одной из самых важных добродетелей и вообще в "Добротолюбии" указываются четыре наиважнейшие добродетели: терпение, мужество, мудрость и целомудрие.

Терпение, конечно, нужно во всем. Все, что мы ни делаем, требует этой добродетели, потому что даже самый способный, самый удачливый человек не может в одно мгновение исполнить все, им намеченное. Для этого ему необходимо время, а поскольку нужно трудиться, то необходимо и терпение. Часто бывает так, что, принимаясь за какую-нибудь добродетель, вот хотя бы за молитву, мы ищем быстрых, иногда даже немедленных результатов и, проведя в обители всего два-три года, начинаем роптать, что никакого преуспеяния у нас нет, обвиняем своих руководителей, ссылаемся на неблагоприятные обстоятельства: на то, что мы загружены работой, что у нас нет свободного времени. Иногда и самих себя неразумно укоряем, несвоевременно и неуместно, то есть попросту унываем. И исполняются сказанные преподобным Иоанном Лествичником слова о том, что желая приобрести добродетель прежде времени, мы не получаем ее и в свое время. Это относится вообще ко всем добродетелям. Нужно еще иметь в виду, что все мы пришли из мира; даже если большинство из нас до прихода в обитель и посещали храм и в большей или меньшей степени исполняли свой христианский долг, однако представления наши о духовной жизни были не то чтобы расплывчатыми, а их, можно сказать, не было совсем никаких (за редчайшим исключением). То есть на первых порах монастырской жизни нам необходимо просто понять, что от нас требуется, что такое духовная жизнь, как святые отцы учат об этом предмете. Для этого также нужно время, и, может быть, не один год.

Я читал про одного подвижника, если не ошибаюсь, XIX века, что он двадцать лет изучал святых отцов, находясь в монастыре, и только потом оставил обитель и поселился для уединенной жизни в пустыне. Двадцать лет он только изучал святоотеческое учение об аскетической жизни, и все это время считал себя неготовым вступить на такое поприще. Конечно, мой пример не означает, что нужно действовать именно так, как он. Но суть остается одна для всех: к каждому подвигу необходимо приготовление. Однако даже теоретическая подготовка требует много времени. Нужно иметь в виду также следующее: чисто теоретическая подготовка - одна лишь теория, без наших собственных трудов, без нашего собственного, хотя и малого, опыта - не принесет нам никакой пользы, поскольку святых отцов мы поймем неправильно. Это окажется мечтой, а не истинным пониманием так же, как и Священное Писание по-настоящему постигают не те, которые прочитали его толкование, а те, кто понуждает себя к исполнению заповедей. И святых отцов можно понять только тогда, когда ты хоть в какой-то мере испытаешь подобное тому, о чем они пишут, стяжешь хотя бы бледную тень тех опытов, которые они описывают. Иначе мы будем вкладывать в слова святых отцов не тот смысл, который вложили они, а свой собственный. Пусть даже мы чуть ли не наизусть будем цитировать "Добротолюбие", творения святителя Игнатия или какие-нибудь другие аскетические книги, но это наше неуместное, несвоевременное цитирование, цитирование невпопад отнюдь не будет свидетельствовать о том, что мы постигли святоотеческое учение.

То есть необходимо какое-то время, целые годы, для того чтобы понять, сориентироваться, определить, где мы, так сказать, находимся (я имею в виду не место, то есть монастырь, а где мы находимся в смысле своего душевного состояния), чтобы познать себя при помощи святых отцов.

И вот этот самый начальный период - еще и не подвиг даже, а только самое-самое начало видения себя - мы можем сравнить с предисловием книги. Бывает же, что еще и не дочитав такого предисловия, мы хвастаемся тем, будто бы прочли всю книгу. Представьте себе: вы прочли "Преступление и наказание" и оттого считаете себя специалистами по Достоевскому и собираетесь беседовать об этом произведении с литературоведами; раз вы в школе получили за "Преступление и наказание" пятерку, то думаете, что теперь вы знаете все. А думаете вы так потому, что и представления не имеете, какая обширная литература существует на эту тему, вам кажется, будто вам уже все известно и знать что-либо большее уже невозможно. Но одно дело, когда вами довольна учительница, а другое - заинтересуются ли вашим мнением серьезные ученые. Все это нам бывает понятно в отношении к занятиям светским: допустим, литературоведению, каким-либо ремеслам, искусству или науке, - но почему-то совершенно забывается, когда речь идет о духовной жизни. Здесь все представляется таким простым и ясным, что кажется, будто все можно сделать быстро. Мы думаем: "Что такое духовная жизнь? Конечно, не то, что построить дом. Вот дом построить - да, это сложно: нужно сначала создать проект, потом выложить фундамент, возвести стены. Все это очень долго: кирпичи возить, стройматериалы приобретать... А духовная жизнь - здесь ничего делать не надо, все у нас уже есть". Так нам кажется. И потому мы, приступая к делу и не имея ни терпения, ни какой-либо выдержки, даже не обладая точным представлением о том, как все должно происходить, ожидаем скорого результата. Подавляющее большинство из тех, кто здесь находится, за исключением единиц, даже не совсем понимают, в каком они сейчас пребывают состоянии, не вполне понимают, что требуют от них святые отцы. А есть даже такие, которые не могут понять, что требуют от них их старицы. До такой степени человек ослеплен самомнением, что, когда ему дают какое-нибудь конкретное наставление, он, по своей страстности, думает, будто и без наставления он все прекрасно понимает и вообще все может понять сам. Ведь страсть, как известно, человека ослепляет. Не только блудная страсть или гнев, но и все вообще, а гордость еще и в гораздо большей степени. О любой страсти можно сказать, что когда она сильно действует, человек перестает что-либо здраво понимать. И от своей страстности не может принять никакого наставления, будь это обличение или самое доброжелательное замечание, потому что страсть мешает ему увидеть справедливость подобного назидания. Он же начинает обвинять своих руководителей в том, что они неправильно его учат. Подобное поведение можно отнести в известной степени и к отсутствию терпения. Человек вообразил, что за год, два, три, пять лет (это тоже очень мало - пять лет) пребывания в обители он уже все постиг. Это у нас тот, кто пять лет пробыл в монастыре, уже "ветеран". А на самом деле это очень маленький срок.

Терпение необходимо уже в самом начале, когда мы только получаем теоретическое представление о монашеской жизни. Есть такие, которые быстро, с удовольствием читают и многое уже прочли, чуть ли не всю аскетическую литературу, переведенную на русский язык, но не думайте, будто вы уже все знаете. Пройдут, может быть, годы, десятки лет, пока вы начнете поистине понимать отдельные святоотеческие изречения, допустим Иоанна Лествичника, пока ваш опыт приблизит вас к пониманию того, что он, собственно, имел в виду.

Нужно помнить о том, что Москва не сразу строилась, как говорит пословица, - то есть все делается постепенно и для всего необходимо время. Это можно сравнить с развитием нашей современной цивилизации: сначала кто-то изобрел электричество, потом электричество начали вырабатывать, потом стали передавать на расстояние, научились его хранить и так далее. Затем уже стало возможно изобретение тех или иных приборов, электричество начали использовать в разных целях и уже потом, спустя столетия, появилось такое изобретение как компьютер. Невозможно было в самом начале, когда человек только научился вырабатывать электрический ток, сразу же изобрести и компьютер. Всем это ясно, все понимают, что для подобного нужны были столетия. А когда дело касается внутренней жизни, то здесь, оказывается, нужен, по нашим меркам, максимум год. Человек думает, что если он прочитал, допустим, "Добротолюбие", следовательно, все необходимое у него уже есть. И осталась лишь некая малость.

Представьте себе архитектора, создавшего проект грандиозного здания. На эту работу у него ушло много времени, было много различных недоработок, многое исправлялось - в конце концов проект готов. Вроде бы надо радоваться, но на самом деле здание ведь только на бумаге. А после этого нужно начинать еще и строить. И на строительство уйдет гораздо больше и сил, и средств, и времени, чем на проектирование. И большее, чем в процессе проектирования, число людей окажется занято, и большие трудности встретят тех, кто будет участвовать в строительстве.

Теоретическое ознакомление с учением святых отцов о монашеской жизни - это нечто вроде проектирования. И в последнем также необходимо терпение, не все получается сразу. Это не просто "накидать рисуночек" - нет, необходимо большое терпение и время. А потом все нужно привести еще и в исполнение. Если продолжить сравнение с архитектурой, то наши предварительные самые общие понятия похожи на эскизный проект (когда художник рисует более или менее проработанный вид здания, каким он его себе представляет, с разных сторон, учитывая размеры). Но еще нужно сделать проект технический, а он очень сложный. Здесь рассчитывается все: и какой будет материал, и его прочность, и каким должен быть фундамент, и так далее, и так далее. В чем-то допущена ошибка, фундамент положен неправильно - и вот вся стена идет вкривь и здание может рухнуть. У нас с вами сейчас представление о духовной жизни на уровне не технического проекта, где все уже рассчитано и можно приступить непосредственно к строительству, а еще на уровне эскизного. Мы как бы набросали такой рисуночек: "Ага, что нам нужно? Послушание, отсечение своеволия, Иисусова молитва, трудолюбие - вот эти основные добродетели требуются нам в монашеской жизни…" Но помимо всего этого уже в самом начале необходимо терпение. И нельзя думать, что не совершит ошибок человек, у которого все идет вроде бы правильно. На самом деле без ошибок невозможно. Ведь человек иное может понять не вполне точно, а иное не понять совсем и, совершив ряд ошибочных действий, в конце концов на опыте познает, как все есть на самом деле. Но даже если мы представим себе человека, который о какой-то добродетели понял все правильно и имеет о ней совершенно точное представление, абсолютно во всем совпадающее с тем, что говорят святые отцы, - тем не менее все это нужно еще совершить непосредственно на деле.

И вот когда мы приступаем к исполнению того, что поняли в теории, то здесь встречаем такие препятствия, которые оказываются для нас неожиданными. Неожиданными по нашей самонадеянности, так как мы не учитываем, что являемся людьми грешными, падшими, немощными, лукавыми и так далее. Кроме того, неожиданностью, также по неопытности, для нас является и брань, воздвигаемая против нас демонами. И, таким образом, от правильного представления до исполнения на деле - огромное расстояние, можно сказать, почти как пропасть. Только с Божией помощью мы обретаем силы через эту пропасть перейти. И здесь, даже несмотря на то, что будет обильная Божия помощь, также необходимо долгое время. Не думайте, что помощь Божия состоит в том, что благодать тебя осеняет и тебе уже ничего делать не нужно. Благодать осеняет человека по мере его усердия, по мере его делания. Насколько ты трудишься, настолько благодать Божия тебе и содействует. И наоборот, если ты оказываешься нерадивым - благодать Божия от тебя отступает. Бывают особенные случаи, когда Господь нас удерживает из-за нашей неопытности от каких-то страшных падений, но надеяться только на это не нужно, потому что это является лишь исключительным снисхождением к нашей немощи и скудоумию. Как правило, мы должны тщательно готовиться и так же тщательно, аккуратно, осторожно, терпеливо совершать свои труды на протяжении долгого времени.

Часто бывает, что мы проявляем поспешность и хотим быстро совершить какую-то добродетель. Нам представляется, что мы, прочитав книги, действительно удачно нашли какое-то изречение, очень к нам подходящее, поняли, что нам нужно делать, и обрадовались: "Все, вот теперь я буду так делать". И тут же вслед за этим чаще всего как раз и бывает преткновение и падение. Именно потому, что мы забываем: одно дело проект, а другое - стройка. Никакой разумный человек, имея проект, не думает, что за один день он сможет построить здание или что оно завтра поднимется само собой. Однако о духовной жизни мы думаем, как о чем-то эфемерном, туманном, абстрактном, неопределенном, не понимая, что это столь же серьезное, скрупулезное и трудоемкое дело, как и любое человеческое занятие, более того, оно гораздо труднее. Святые отцы говорят, что оно является наукой из наук и искусством из искусств; мы же, не понимая этого, думаем, что все у нас получится сразу. Естественно, этого быть не может. Нам нужно постепенно-постепенно двигаться к приобретению того, что мы постигли и усвоили теоретически, трудиться над этим, преодолевая всевозможные, даже серьезные, препятствия. И тогда мы приобретем желаемое.

Конечно, все, что я говорю, может показаться и скучным, и утомительным: "Зачем нам мучаться неизвестно над чем? И вообще, отец Авраам, Вы рассказываете все так, что аж страх берет. И зачем много лет трудиться над так называемой духовной жизнью? Не лучше ли заниматься милостыней, например взять и подать нищему тарелку супа, - это так ясно и просто? Или еще какое-нибудь доброе дело сделать и жить, как все люди, не совершая каких-либо тяжких грехов и таким образом спасаясь? Можно и замуж выйти - дети появятся, которые станут богатыми и купят родителям дачу. Вот будем мы жить на даче, читать Иоанна Златоустого и так спасемся..."

Находит такое уныние оттого, что мы видим: надо долго, много, скрупулезно трудиться, а достигнем ли мы определенного результата или нет - неизвестно. К тому же все учение о духовной жизни кажется нам смутным, неопределенным. Но впечатление смутности и неопределенности бывает в нас из-за того, что мы, собственно, не понимаем, что такое духовная жизнь. У мудрых, опытных старцев все как на ладони. Если мы возьмем книги святых отцов, скажем, "Лествицу" (а это, конечно, шедевр аскетической литературы, выдающееся произведение, которое никогда не устареет), то увидим, что для преподобного Иоанна духовная жизнь была ясна во всех ее подробностях и тонкостях. И когда мы возьмем сочинения святителя Игнатия, у нас будет такое же впечатление, если даже не большее, ибо у него есть то качество, которое сам он весьма удачно называет "определительность". Мы обычно говорим "определенность", но мне кажется, что именно слово "определительность" подчеркивает ту точность, которая, по мнению святителя, присутствует в учении святых отцов и, на мой взгляд, в сильнейшей степени в его собственных произведениях. Можно было бы привести и много других примеров. Для этих святых подвижников все было понятно, ясно и точно. Они описывают происходящее в душе человека с какой-то едва ли не математической точностью.

Вот пример того, что на самом деле духовная жизнь не является чем-то аморфным и непостижимым только потому, что она духовная, а не вещественная и ее нельзя ощутить и точно описать. На самом деле, наоборот, все можно очень точно описать, да, собственно уже и описано, но мы понять этого не можем, поскольку не имеем опыта, тождественного опыту святых отцов. Наша порывистость, наша нетерпеливость, наша чрезмерная ревность в конечном счете приводит нас к тому, что мы впадаем в нерадение, уныние, лень, отчаяние. Мы не понимаем, что наши преждевременные претензии просто смешны. Приходят в монастырь "дикари", больше никак не назовешь, "дикари" во всех отношениях - и в умственном, и в нравственном. По сравнению с людьми, ведущими правильный образ внутренней жизни, как описывают его святые отцы, у нас приблизительно такое же состояние, как у какого-нибудь эскимоса, который бы вдруг оказался в Москве. Этот эскимос ничего бы не знал, кроме того, как ездить на оленях, а в Москве оленей нет, рыбы нет, тюленей нет, охотиться не на кого - он и не знал бы, куда, как и зачем идти. И вместо того чтобы признать себя дикарем и спросить у городских жителей, как себя вести, как проехать в нужное место, он начинал бы ругаться; что здесь, мол, все не такое и вообще ничего непонятно: все снуют туда-сюда, - что за жизнь... Вот и вы, когда приходите из мира, выглядите по сравнению с людьми действительно монашествующими приблизительно так же - полные дикари. И лишь спустя несколько лет некоторые едва-едва начинают стяжевать хоть какое-то представление о жизни в монастыре, да еще и спорят, противятся преподаваемому им учению и думают, что они могут бороться со страстями и заниматься молитвой Иисусовой не так, как учит Игнатий Брянчанинов, а как-то иначе. Или они даже согласны с его учением, - ведь едва ли хватит у кого-то смелости выступать против авторитета святителя Игнатия, или Иоанна Лествичника, или иного святого отца, - но при этом, как я говорил, вкладывают в его изречения тот смысл, который нравится им самим, или избирают те изречения, которые к ним вовсе не подходят, но которые льстят их страстям и эти страсти прикрывают. И когда такого человека пытаются наставить, то есть указать ему на действительный смысл святоотеческого учения, не соглашаясь с тем, который он сам себе измыслил, он начинает противиться и говорить, что его не понимают. А что значит "его понять"? В представлении неопытной послушницы это значит, что если ей хочется спать, ее надо уложить спать, если ей хочется есть, нужно ей разрешить есть когда угодно и что угодно, если ей хочется болтать, нужно разрешить ей болтать, если ей хочется найти какой-нибудь предлог для гнева, а в человеческом обществе всегда можно найти для этого множество предлогов, то нужно сказать этой сестре: "Да, ты знаешь, я бы на твоем месте еще больше рассердился". То есть когда ее страстям потакают, тогда она чувствует, что ее "понимают". Вместо того, чтобы терпеливо выслушивать поучения старицы или настоятельницы о необходимости борьбы с собой и для начала познать себя, увидеть себя такой, какая ты есть на самом деле в свете святоотеческого учения, - да, это, конечно, страшное зрелище: увидеть свою страстность, свое духовное уродство, увидеть насколько ты далек от Бога, насколько ты отвратителен, и ужаснуться тому, что благодать Божия тебя еще хоть сколько-то касается, несмотря на твою многострастность, - вместо этого начинается самооправдание, притом в такой необыкновенной степени, что человеку кажется, будто его вообще неправильно учат. Он не видит своей неисправности, своего скромного преуспеяния, не видит причин того в себе самом: в своем нерадении, самооправдании, гордости, самонадеянности, - а ищет причину в ком-то другом, в том, что ему не те книги дают читать, или в том, что у него для чтения нет времени, или в том, что ему неправильно цитируют святых отцов. Можно сказать, что все это происходит также от нетерпения. У человека нет терпения, потому что терпение - это вступление в борьбу с самим собой; у него нет терпения заняться истинным самопознанием в смысле ведения своей греховности. Он не хочет делать все как положено, а желает, чтобы с ним произошло какое-нибудь чудо и он мгновенно изменился и получил быстрый результат, благодать, едва ли не способность к чудотворению. Он не понимает, что очень важная веха в его духовной жизни - это познание своей греховности, познание себя: какие конкретно в нем действуют страсти, какие более сильно, какие менее, каким благовидным образом прикрывается та или иная страсть. Ведь возможно, что под видом любви к ближнему в нем на самом деле действуют человекоугодие и тщеславие, а под видом трудолюбия - гневливость. Можно было бы привести и многие другие примеры.

Это не означает, конечно, что мы должны сидеть в келии и можем выйти "на люди" только когда победим свои страсти. Ведь в таком случае, пожалуй, многие и вовсе бы никогда не вышли. Мы должны делать все нам положенное и одновременно отделять пшеницу от плевел: то доброе, что есть в наших делах, отделять от духовной примеси, которая обязательно бывает. Мы не хотим такой борьбы, такого самопознания и вообще печального зрелища своей греховности, мы желаем перешагнуть через эту ступеньку, что на самом деле невозможно.

Бывают даже такие случаи, хотя исключительные и редчайшие, когда человек получает благодать и, скажем, дар непрестанной молитвы в самом начале своего подвига - как было, например, с преподобным старцем Силуаном Афонским. Но даже он, несмотря на такую свою исключительность, на протяжении многих и многих лет после получения благодати непрестанной молитвы боролся со своими страстями и в особенности с гордостью. Боролся упорно и страшно - так, как мы бы не выдержали. мы же с вами идем путем обыкновенным.

Невозможно оказаться на другой стороне леса, если ты через этот лес не пройдешь. А если ты через него идешь, значит, тебе нужно прокладывать себе дорогу или найти путь уже проложенный и осторожно по нему шествовать, чтобы не уклониться в дебри и там не погибнуть. Также приходится защищать себя от диких зверей, которые могут на пути встретиться. А мы хотим, только подойдя к лесу, оказаться уже на другой стороне и беспечально продолжать свое шествие. Это невозможно. Однако и поворачивать вспять не нужно. Потому что если мы возвращаемся обратно, то чаще всего возвращаемся в прежнее свое состояние. мы должны понимать, что по своему трудному пути, со всеми его опасностями и скорбями, мы должны идти не ради достижения какого-то абстрактного совершенства. Мы ищем совершенства в том смысле, что стремимся исполнить все, что в наших силах для своего спасения. То есть видим совершенство именно в спасении, а не вообще в совершенстве как таковом. И потому не должно устрашаться предстоящих нам трудностей, поскольку позади нас находится нечто гораздо более страшное. Если здесь трудности и даже существует опасность погибели, то позади уже нет никакого выбора вообще, но одна только погибель.

Если мы не будем терпеливо трудиться в какой бы то ни было добродетели или в исполнении заповедей, то сами себя сделаем безуспешными. Если, когда мы трудимся, мы не знаем, будет результат или не будет, то когда трудиться перестанем, тогда уже никакого результата не будет точно - это во-первых. А во-вторых, если мы в этой многотрудной, воистину многотрудной духовной жизни, которая на самом деле является спасительной, ибо избранное нами жительство направлено только на спасение, и в нем мы стараемся не отвлекаться ни на что постороннее, ни на что временное, если мы в этой духовной жизни к тем скорбям и трудностям, которые испытываем, будем добавлять еще ропот и уныние, то свои переживания, и без того терзающие и мучающие нашу душу (но без них невозможно, другого пути нет), сделаем совершенно невыносимыми. Тогда к скорби, которая является действительной, реальной, мы прибавляем еще скорбь как бы изобретенную, привнесенную нами самими. И, конечно, в таком случае руки у нас опускаются. Мы сами себя обезоруживаем. Мужественный человек (например солдат во время боя) старается не думать об опасности, о том, что его ждет, потому что иначе появляется желание бежать и не хочется вступать в борьбу. Мужественный человек все опасности презирает. Конечно, бывает и неразумное мужество; нам нужно найти нечто среднее - рассуждение, соединенное с мужеством. То есть не делать ничего напрасно. Ведь если сравнить, как я только что сделал, войну с духовной бранью, то мы увидим, что на войне бывает много случайностей, того, что собственно от человека не зависит. В духовной же брани никаких случайностей нет. Здесь всегда побеждает врага тот, кто действует по учению святых отцов.

В обычной земной жизни происходит много несправедливостей, случайностей и люди достойные часто оказываются обиженными, люди мужественные оказываются убитыми, а трусливые, наоборот, остаются в живых. А вот в духовной жизни и в духовной брани таких несправедливостей не бывает, таких случайностей нет. Кто все совершает в соответствии с учением святых отцов, тот обязательно выйдет победителем. Поэтому мы имеем право и возможность быть гораздо более мужественными, если, конечно, при этом имеем мудрость. Не свою мудрость, а, как говорит преподобный Иоанн Кассиан Римлянин, мудрость, заимствованную из опыта преуспевших подвижников, то есть святых отцов. Если же мы сразу хотим результатов, о чем это говорит? О нашем легкомыслии, совершенной неопытности, может быть, даже о недостаточности понимания, что такое спасение вообще. Мы смотрим на дело своего спасения как на какую-то игру.

В наше время люди вообще чрезвычайно легкомысленны. Возьмем состояние противоположное монашеству - брак. Как много разводов по всяким нелепым, глупейшим причинам. "Не сошлись характерами..." - как будто могут найтись такие люди, которые характерами сойдутся. Два человека с абсолютно схожими характерами - где их найти, где взять этих людей? В старину наши предки терпели всевозможные скорби, все готовы были вынести, только бы сохранить единство и святость брака. Это сейчас браки соединяются и расторгаются, в том числе и церковные, с чрезвычайной легкостью. Также часто можем видеть, как человек избирает себе определенное занятие, а потом его оставляет, переменяет на другое, занимается тем, что ему совершенно несвойственно, к чему он не способен. В наше время, например, многие, оставив то дело, которое когда-то считали любимым, которому много лет стремились обучиться, начинают ради обогащения заниматься бизнесом, и по большей части неудачно. Подобное происходит потому, что им кажется, что, например, быть архитектором - это тяжело, а вот разбогатеть - это легко и быстро. Как будто для бизнеса не нужны особенные деловые способности.

То же происходит, к сожалению, и в монашестве. Приступают к нему с какой-то неосновательностью, легкомыслием, не понимая, куда, собственно, идут. Ведь в монастырь приходят не потому, что позавчера хотелось быть архитектором, вчера нравилось быть кондитером, а сегодня вдруг захотелось стать монахом, так как монашество - это не одно из человеческих занятий. Это всеобъемлющее делание, дело спасения. Если ты отступаешь назад, то нельзя, конечно же, сказать, что ты тем самым делаешь для себя спасение невозможным, поскольку это означало бы осудить всех мирян на погибель, но это значит, что ты отступаешь от того пути, на котором спасение достигается легче, чем на пути мирской жизни. А мы с каким-то легкомыслием рассуждаем: мне, мол, тяжело, у меня ничего не получается, я уйду из монастыря. А что у тебя не получается? У тебя не получается смиряться, у тебя не получается молиться, у тебя не получается бороться со своими страстями. Иначе говоря, у тебя не получается жить по-евангельски. Ну, уйдешь ты из монастыря - и что будешь делать? как будешь жить? Ты пренебрежешь евангельским образом жизни для того, чтобы вернуться к прежней греховной жизни. В лучшем случае - к рассеянности, к полной рассеянности, к забвению Евангелия.

Представим себе христианку, которая в миру вела вполне приличный, благочестивый образ жизни: ходила в храм, молилась, регулярно исповедовалась, причащалась, трудилась на каком-то предприятии, свободное время уделяла духовной жизни. Потом она решила вступить в монастырь. Вступила. По крайней мере про наш монастырь я могу сказать определенно, что здесь предъявляются требования гораздо более строгие. В общем-то, что было ей известно в миру, она слышит и здесь, ничего принципиально нового ей не говорят. Она слышит те же Евангельские заповеди, только, если так можно выразиться, расшифрованные и преподанные в том виде, в каком их удобнее понять и исполнить. Я говорю "расшифрованные" не потому, что в них заключен некий таинственный смысл, скрытый от непосвященных, а потому, что святые отцы, показав своей жизнью, испытав на собственном опыте, как нужно исполнять ту или иную заповедь, изложили это простыми и ясными словами. Иногда в их творениях даже нет конкретных цитат из Священного Писания, но тем не менее в их словах заключается тот смысл, который для нас при чтении Евангелия непостижим из-за нашей неопытности. Потому что, как сказал некто из отцов, заповеди и вообще Священное Писание понимаются по мере их исполнения. И вот такой новоначальной сестре эти самые заповеди в монастыре и преподносятся, ей объясняется, как нужно жить, как бороться с той или иной страстью. И если в миру она могла под предлогом непонимания, занятости, по каким-то более серьезным или, наоборот, неосновательным причинам как бы отодвинуть евангельские заповеди от себя на второй план, чем-либо извинить себя за их неисполнение, то здесь она этого сделать уже не может. Вот в миру тебе, допустим, говорят, что ты ленивая. А ты отвечаешь: "я свои восемь часов отработала, а теперь могу часов двенадцать и поспать", - и кто тебя упрекнет, ведь ты дома сама себе хозяйка? Здесь же к нам предъявляются требования во всех отношениях строгие. И евангельские заповеди, от которых мы уже не можем увернуться, которые нас как бы объяли со всех сторон и взывают к нашей совести, чтобы мы их исполняли, становятся для нас мучительными в том случае, если мы не хотим с собой бороться. Потому мы и желаем оставить этот, как нам кажется, невыносимый образ жизни, о котором, находясь в миру, не имели никакого представления; оставить его и вернуться к прежнему спокойствию: "как нам раньше было хорошо..." Отчего же нам было хорошо? Разве нам было хорошо потому, что мы были преисполнены душевного мира? Разве нам было хорошо оттого, что в нас действовала благодать непрестанной молитвы? Нет, нам было хорошо по той причине, что мы жили свободно, имели свободу в грехе, и наша совесть, непросвещенная, загрубелая и, если так можно выразиться, неумная, нас не обличала, да и не умела обличить. Сейчас же нам уже невозможно от ее требований уклониться, и вот мы, не выдерживая обличения своей совести, просвещенной святоотеческим учением, хотим покинуть этот мучительный для нас образ жизни ради возвращения к прежней спячке или своего рода "пьянству". Ведь какой-нибудь алкоголик чувствует себя прекрасно лишь во время пьянства, а при похмелье ему становится плохо. Так и наше состояние действительно можно назвать похмельем, потому что, придя в монастырь, мы переживаем последствия всех тех грехов, которые совершили в миру. Но есть, как известно, два способа избавиться от похмелья: либо опять выпить, и тогда болезненные ощущения пройдут, но таким образом человек может пристраститься к алкоголю и потом беспробудно пить неделями и месяцами, либо терпеливо перетерпеть это болезненное состояние и вернуться к нормальному образу жизни. А нам все-таки хочется "опохмелиться". Опять же нет терпения. Нет терпения выносить обличение совести, которое начинается от наставления настоятельницы, старицы, от чтения святых отцов, из-за самого образа монастырской жизни, вынуждающего человека себя мобилизовывать. На самом деле даже сам монастырский режим уже дает человеку многое. А душа какого-нибудь нерадивца противится такому, как ему кажется, порабощению. Потому я и говорил в начале беседы, что нам всем в первую очередь не хватает именно терпения. Это самое главное из того, что необходимо.

Иногда, когда я слышу: "Ой, мне так тяжело, я уйду из монастыря", - у меня появляется такое, честно скажу, раздражение (я человек, к сожалению, не бесстрастный), что хочется сказать: "Ну и иди, посмотрим, что с тобой будет". Но потом сдерживаешься, начинаешь говорить: "Да нет, не уходи, моя хорошая, потерпи". Есть такое известное выражение: "от себя не уйдешь". Оно совершенно справедливо. Куда ты уйдешь от своих страстей? Куда спрячешься от обличения своей совести? Ты уже слишком много знаешь, чтобы можно было сделать вид, будто все нормально, все хорошо. Тебя все равно будет мучить совесть, так как ты знала, что нужно делать, но не захотела этого исполнить. А почему не захотела? потому что любишь, например, поспать - вот какая оказывается причина. И это кажется столь невероятным - человек любит спать и из-за этого готов даже уйти из монастыря или, скажем: "я сердитая, поэтому отсюда уйду, не могу я тут", - и так далее.

Когда мы читаем в Евангелии о предательстве Иуды Искариотского (я, конечно, не хочу сравнить вас с этим несчастнейшим из людей и одновременно страшнейшим из преступников), то удивляемся, как этот человек за тридцать сребреников, из-за сребролюбия и жадности предал своего Учителя. Но на самом деле в нас происходит нечто подобное. Ибо наша нелепая, глупая страсть, столь же нелепая, как и его сребролюбие, способна привести нас даже к мысли уйти из монастыря, то есть оставить этот спасительный образ жизни ради того, чтобы ее удовлетворить. И почему вы думаете, что сребролюбие - это какая-то ужасная страсть, нечеловеческая, а вот, скажем, лень, гнев, гордость будто бы такие страсти, которые удовлетворить можно и ничего страшного в результате не произойдет. Наоборот, святые отцы учат, что сребролюбие - это страсть противоестественная, а гордость, славолюбие, сластолюбие - это страсти естественные. Сребролюбие всего лишь аккумулирует в себе все прочие страсти, предоставляет человеку возможность совершить те или иные грехи, поскольку мы живем в обществе, в котором с древнейших времен существуют деньги, а при помощи них можно удовлетворить любую страсть.

И еще раз говорю: нам необходимо терпение, прежде всего для того, чтобы познать свою доминирующую страсть. Познать при помощи чтения, при помощи устного наставления, при помощи собственных опытов. Потом, пользуясь наставлениями, нужно начать противиться ей и ежедневно очень терпеливо с ней бороться. Для приобретения добродетелей, например вожделенной для всех Иисусовой молитвы, также необходимо время, долгое время. Во всем, если мы хотим иметь успех, необходимо терпение. Само трудолюбие в любом деле предполагает терпение. Если человек способен быстро и с энтузиазмом работать лишь на протяжении нескольких часов, то едва ли он чего-то достигнет. Трудолюбие подразумевает терпение, то есть что человек ежедневно, на протяжении долгого периода времени совершает определенную работу. А без этого никто никогда ничего достигнуть не сможет.

Возьмем для примера такого выдающегося, великого русского поэта (хотя для нас, может быть, его творчество и не имеет значения, мы им не живем), как Александр Сергеевич Пушкин, чьи стихи, если вы помните по школе, читаются с необыкновенной легкостью. Кажется, что они написаны на одном дыхании: сел человек и быстро написал. Однако если мы посмотрим на его черновики, то увидим, что он очень много зачеркивал, перечеркивал, заменял слова, им было проделываемо множество и множество работы, пока из-под пера не выходило несколько прекрасных стихотворных строк, которые читаются так, как будто были сказаны нечаянно, между прочим. То есть поэт добивался естественности своей стихотворной речи при помощи многих трудов. Так же и у нас: чем проще и, если можно так выразиться, изящнее человек в духовной жизни, тем, значит, большие труды он приложил к тому, чтобы сделать себя таким. А со стороны складывается впечатление, будто далось это ему просто и легко и все у него получается само собой. Однако за этой легкостью стоит титанический труд над собой.

Нам надо помнить, что в деле спасения мы все равны. В каких-то внешних трудах, конечно, у каждого есть свои личные способности, наклонности и степень их различна, но в отношении дела своего спасения все равны. Нельзя сказать, что один больше способен к спасению, а другой меньше.

И в заключение напомню вам монашескую пословицу: "без терпения нет спасения". Можно было бы, собственно, только ее одну и сказать, не распространяясь о всем прочем. Так что, главное, запомните это: без терпения нет спасения.

Вопрос. Не могли бы вы привести конкретный пример жесткости в борьбе с помыслами? Как применить заповедь на деле?

Ответ. Когда нас искушает какой-нибудь помысел, даже самой нелепой и мучительной страсти, например уныния или отчаяния, мы тем не менее им услаждаемся, потому что повод, приведший нас к унынию, кажется нам справедливым. Размышление на эту тему для нас утешительно. Вот, допустим, нас обидели, отнеслись к нам несправедливо - и мы начинаем думать: "как же можно это терпеть?" Отсюда уже проистекает уныние. Вроде бы этот помысел, эта страсть человека мучает, и в то же время мы должны честно себе признаться, что если бы она нас не услаждала, мы бы этот мерзкий, отвратительный и мучительный помысел не принимали. Можно сказать, что и блудная страсть (казалось бы, такая вожделенная и приносящая наслаждение) человека мучает. Собственно, удовлетворение этой страсти является лишь прекращением мучения на короткое мгновение, на самом же деле оно будет продолжаться и продолжаться, подчас даже более страшное, чем мучение от прочих страстей. Поэтому всякая страсть имеет в себе и услаждающую, и мучительную для человека сторону. Преподобный Максим Исповедник говорит, что наслаждение обязательно влечет за собою страдания. И поэтому когда мы боремся с помыслом, допустим уныния, нам необходимо отсечь рассуждения, дорогие, важные для нас, оправдывающие нас (вот, мол, мы такие добрые, благородные, а с нами поступили несправедливо, подло, жестоко), потому что такими мыслями мы услаждаемся, приходим от них в состояние печали и в этой печали видим некое утешение; такое состояние нам дорого, поскольку оно нас оправдывает. Все подобные "справедливые", дорогие для нас поводы к тому, чтобы прийти в уныние, мы должны с жестокостью отсечь, не искать в каких-нибудь рассуждениях того, что может быть нам приятно, что подходит и льстит нам, но отсекать, отбрасывать всякую мысль, возбуждающую в нас действие той или иной страсти. Конечно, без Иисусовой молитвы это сделать невозможно, но и собственное усилие также должно быть.

Вопрос. Вы сказали, что без Иисусовой молитвы страсть победить невозможно, но были же некоторые подвижники, которые Иисусовой молитвой не занимались?

Ответ. Я такого пути не знаю.

Вопрос. Старец Василиск Сибирский до встречи с Зосимой Верховским не занимался Иисусовой молитвой, значит ли это, что он не искоренял страсти?

Ответ. Нет, он боролся. Все равно он много молился.

Вопрос. Но не Иисусовой же молитвой?

Ответ. В конечном счете все равно молитва у него была обильная. Великое значение имеет и то, что он был очень смиренным человеком, сама жизнь его смирила, к тому же он находился под руководством опытных подвижников. Поэтому он все-таки со страстями боролся. Господь открыл ему путь умного делания через Зосиму Верховского, который научил его Иисусовой молитве. Тогда, собственно, он и преуспел. Если и есть другие способы борьбы со страстями помимо молитвы Иисусовой, то они гораздо труднее. Зачем нам выбирать трудный путь, когда известен более легкий.

Вопрос. Кто-то из святых отцов сказал, что "совершенство совершенных несовершенно". Что это значит, ведь у каждого своя мера?

Ответ. Это у нас с тобой "своя мера", понимаешь? "совершенство совершенных несовершенно" - эти слова, по-моему, принадлежат святителю Игнатию, а может быть, и древние отцы тоже так говорили. Совершенство совершенных подвижников несовершенно в том смысле, что оно бесконечно увеличивается, ему нет завершения, и поэтому человек, достигший какой-то высочайшей меры, не остается неизменным, но еще более совершенствуется таким образом, что для нас это оказывается уже непостижимым. То есть он борется с какими-то тончайшими проявлениями страсти, которых мы, может быть, даже и не замечаем.

Вопрос. Вы говорили, что для спасения человек должен быть как ребенок. Что вы подразумевали под словом "ребенок": его чувства, знания или его наивность и прочее?

Ответ. Я не говорил, что нужно быть вообще как ребенок. Если у нас, к примеру, будут знания, как у ребенка, то это плохо. Детскими должны быть не знания, а искренность. Искренность или простота должны сопутствовать совершению добродетелей, и прежде всего это касается стяжания смирения, как мы сегодня рассуждали. По-детски должны быть просты помыслы (то есть необходимо нелукавство), но отнюдь не знания. Апостол Павел сказал: "на злое будьте дети, а на доброе будьте разумны" (1Кор.14:20). Допустим, святитель Игнатий Брянчанинов был ученым человеком, переводил с латинского языка творения некоторых святых отцов и вообще был мудрым и многознающим человеком, но не нужно поэтому думать, что он не имел этой детской в евангельском смысле простоты. Безусловно, он ее имел. И не нужно думать, что какой-нибудь деревенский мужик, который пьет водку вместо воды, уже близок к Царствию Небесному по той причине, что ничего не знает. Под простотой имеется в виду душевное состояние, искренность, а отнюдь не ограниченные умственные способности. Часто бывает, что умственная простота сочетается с простотой душевной, а случается, что человек чрезвычайно утонченный, умственно развитой, образованный, мудрый не имеет этой душевной простоты. И наоборот, грубый, невежественный мужик может быть гордым, надменным, хитрым и так далее.

Вопрос. Может ли человек почувствовать в себе смирение, если оно вдруг в нем появится? Ведь гордость же мы в себе замечаем. В чем смирение проявляется внутренне: в мире, в спокойствии душевном?

Ответ. Смирение может проявляться в снисхождении к ближним, в терпении обид и, может быть, даже в радости, когда тебя унижают. Действительно, оно являет себя и в каком-то внутреннем спокойствии, особенно при скорбях. В чем еще? Наверное, в любви к ближнему, в предпочтении ближнего себе. Не нужно думать, что такие духовные чувства, как смирение или любовь, никак не объяснимы и вообще не осязаемы. Безусловно, они вполне определенны, точны. Просто мы по неопытности их не знаем, либо, в лучшем случае, знаем только по описаниям святых отцов, поэтому рассказать о них не можем. А тот, кто что-то испытал и постоянно обладает тем или иным свойством, конечно, может об этом рассказать. Бывают, правда, люди столь простые, что не умеют говорить. Но если человек обладает хоть каким-то даром слова, он может о себе и несложно рассказать. Вот египетские подвижники повествовали о тех или иных вещах весьма простыми словами, а их простые изречения имеют для нас силу и по сей день.

Вопрос. "Научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем, и обрящете покой душам вашим" (Мф.11:29) - насколько буквально это применимо к нам? ведь настоящее смирение приобретается многими десятилетиями, значит, и покой душевный сейчас приобрести еще нереально, мы должны лишь стремиться к этому состоянию. И как относиться к покою в душе сейчас, в страстном моем состоянии - как к временному утешению и укреплению от Господа?

Ответ. Поскольку в нас действует благодать Божия, или, может быть, в тот момент проявляется какая-либо добродетель (смирение, любовь к ближнему), постольку и этот покой водворяется в нашей душе. Мы не имеем представления о том Божественном покое, о той тишине, которая приходит в душу человека при обильном действии благодати или при полном водворении добродетели смирения, а потому и то малое утешение, какое мы чувствуем, кажется нам великим, и мы удивляемся. Мы не знаем (поскольку никогда не испытывали), что такое блаженство, испытываемое людьми, достигшими совершенства.

Вопрос. Почему, когда что-то не успеваешь сделать за день на послушании и по этой причине боишься обличения и того, что будут ругать, то начинаешь унывать? Какие страсти и грехи это открывает?

Ответ. Скорее всего - гордость и тщеславие. Человек боится, что его будут обличать и ругать. Нужно быть мужественным. Надо, конечно, стараться все делать добросовестно, но необходимо и иметь мужество, если ты что-то недоделал, вынести, выдержать получаемое обличение и извлечь пользу для того, чтобы смириться. А если мы желаем лишь похвалы и какого-то одобрения, то это выявляет нашу немощь.

Вопрос. Когда раздражение имело место, но уже прошло, то не поздно ли тогда с ним бороться?

Ответ. Конечно, не поздно. Если человек поддался раздражению даже в сильной степени, то все равно в тот момент, когда опомнится, он не должен считать: "все, уже поздно, ведь я уже принял помыслы и поддался им", - но именно в этот момент он и должен прекратить действие страсти. И человек имеет для этого силу - не в смысле свою собственную силу, но я говорю о том, что Бог всегда помогает призывающему Его и способен помочь ему даже тогда, когда он сильно поддался страсти.

Вопрос. Если при искушении стараешься быстрее открыть старице помыслы, чтобы от них избавиться, то получается, что ты тем самым избегаешь борьбы. Подобное устроение неправильное?

Ответ. Нет, все правильно, но только не всегда есть возможность так открывать помыслы. У нас более или менее опытных сестер всего несколько человек, и мы не имеем возможности устроить свою жизнь так, чтобы у каждой старицы было по две-три послушницы, которые могли бы каждый день (я уж не говорю по нескольку раз в день) открывать ей свои помыслы. И поскольку не всегда есть возможность тотчас же приходить к старице, то нужно усиленно бороться с собой. Это во-первых. А во-вторых, бороться с собой нужно в принципе, и откровение помыслов не мешает и не избавляет от борьбы с ними при помощи молитвы, оно только помогает - это вспомогательное средство. Самое главное все-таки не откровение помыслов, а молитва. Можно спасаться, хотя это и трудно, просто молясь, не имея возможности открывать помыслы и тем самым облегчать свою борьбу, но невозможно спасаться, когда ты помыслы открываешь, а молитву Иисусову и вообще умное делание оставляешь. Даже совсем непонятно, зачем же тогда существует откровение помыслов, если нет умного делания. Потому что это есть как бы сопутствующее, вспомогательное делание, хотя и очень важное.

Вопрос. Почему демоны после падения так страшно внешне исказились? Это произошло по воле Божией или является следствием греха?

Ответ. Я не знаю, как они исказились внешне, я не видел. Кто видел, тот, может быть, и в состоянии убедиться, выросли у них рога или нет. Рога - это нечто символическое. Не думаю, чтобы они изменились так, что у них вдруг вырос хвост с кисточкой или вместо носа появилось рыло. Однако мы знаем, что внешность человека меняется в зависимости от его внутреннего состояния. Если у человека уныние - лицо его мрачное, если у него настроение веселое - лицо его светло и жизнерадостно. Вот в этом смысле, конечно, внешность бесов изменилась, поскольку внутреннее состояние отражается на внешности. И, наверное, когда благодать их оставила, то в буквальном смысле слова лица их помрачились. Если после оставления благодати изменились Адам и Ева, увидели свою наготу, то тем паче - демоны, которые пали совершенно и окончательно. С демонами произошло наподобие того, что после телесной смерти происходит с человеком: они как бы умерли, то есть окончательно и бесповоротно изменились. Как человек после смерти не способен уже к покаянию, так и они после своего падения не способны к раскаянию.

Вопрос. До падения Адам и Ева имели страсти? Ведь если они согрешили, стало быть, имели страсть. А если имели страсть, то, значит, творение Божие было несовершенно?

Ответ. Логическая цепочка вроде бы правильная, только посылка совершенно неверная, отсюда, естественно, и все остальное ошибочно. "Если Адам и Ева согрешили, значит, у них обязательно была страсть..." Почему такой вывод? Получается, что и дьявол, который согрешил первым, и демоны, последовавшие за ним, также имели страсть, и это значит, что Бог создал не ангелов, бесстрастных святых, а сразу же демонов: они только вид имели красивый, а потом у них выросли рожки и хвост. Это совершеннейший абсурд. Где действительно есть свобода, там она и бывает свободой в полном смысле слова, а не какой-то философской условностью; у существа свободного есть возможность делать совершенно произвольно как добро, так и зло. Добро - это следование тем уставам, законам, свойствам, которые были вложены во все сотворенные существа - имею в виду ангелов и людей, потому что и добродетель, и грех возможны только в разумных существах; нельзя говорить о грехе в отношении к существам неразумным, например к животным. Так вот, где есть разум, где есть свобода, там возможно и следовать естеству, и противиться ему, то есть поступать разрушительно для него, уклоняться от своего предназначения. Это и называется грехом, и при его совершении никакой страсти может и не быть. Только после грехопадения в человеке появилась наклонность ко греху, которая стала от Адама передаваться всем нам, всем его потомкам. По этому поводу очень тонко толкует Священное Писание святитель Игнатий (Брянчанинов): если первый человек был создан по образу и подобию Божьему, то уже о следующем в Священном Писании говорится, что Адам родил его по образу своему (см. Быт.5:3), то есть по образу падшего человека. И вот в падшем человеке уже была страсть. Потому Адам и был так строго осужден, что он никакой наклонности ко греху не имел, однако же совершил преступление. А нам Бог оказывает снисхождение, потому что мы, имея в себе эту природную наклонность, пытаемся все-таки ей как-то противостоять. Если и падаем, совершая, может быть, большие грехи, чем Адам, однако же делаем это по немощи, по удобопреклонности ко греху, и потому Господь нас милует, снисходит к нам; как сказано в Священном Писании, Бог решил снисходить к людям, потому что увидел, что наклонность ко злу присуща человеку от его юности [1].

Вопрос. В чинопоследовании иноческого пострига есть такие слова: "Будь послушлива, смиренна, кротка и молчалива". А разве кротость и смирение не есть по сути одна и та же добродетель?

Ответ. Как совокупность различных конкретных действий человека - наверное, это все-таки различные добродетели. А относительно того, что является их источником, есть разные мнения. Например, Антоний Великий вообще рассуждает о добродетели в единственном числе. Он говорит, что душа от природы добродетельна и подвиг монаха состоит в том, чтобы вернуться к этой природной добродетельности. Человека можно описывать по-разному: можно описывать его внешность, походку, какие-то манеры, привычки, можно говорить о его душевных свойствах, об образованности и так далее, - и это все будут свойства одного и того же человека. И о жизни добродетельной также можно говорить, касаясь ее разнообразных проявлений. В чем-то она проявляется как послушание, в чем-то - как смирение, в чем-то - как кротость или молчание. Я думаю, что в данном случае святые отцы, составляя чин пострижения, подчеркнули именно то, что в первую очередь необходимо послушнице: послушание своей старице, смирение перед ней, кротость и молчание. Конечно, имеется в виду не такое молчание, когда, например, послушницу спрашивают: "Ты поняла?" - а она стоит, смотрит исподлобья и молчит, но такое, которое проявляется в послушании, в терпении обид, когда человек не возражает, не оправдывается, не отвечает оскорблением на оскорбление и обидой на обиду. Поэтому нужно думать не столько о том, повторяют ли друг друга те или иные добродетели, сколько о тех свойствах, которые необходимы послушнице в первую очередь, - послушание, смирение, кротость и молчание. К этому надо подходить практически, а не отвлеченно, так сказать, теоретически.

Вопрос. Амвросий Оптинский сказал, что монашество есть таинство. В каком смысле это нужно понимать?

Ответ. Конечно, в переносном смысле; монашество - это как бы второе крещение, потому что при обряде пострижения монах возобновляет обеты, которые он после крещения нарушил. Монашество есть обещание, клятва, если хотите, жить только согласно Евангельским заповедям и больше никакими посторонними принципами и соображениями не руководствоваться. Поэтому Амвросий Оптинский называет его таинством, но по учению Православной Церкви существует семь таинств, и когда мы говорим о монашестве как о таинстве, то имеем в виду, что это таинство как бы по сути и по цели, а по своему содержанию, по действию - это обряд. Ради возобновления обетов крещения к нам возвращается благодать крещения, а выше этой благодати ничего нет. Как учат преподобные отцы и вообще учителя Церкви, благодать, которую испытывали угодники Божий, это есть не более, чем та благодать, какую мы все получили при крещении. Но в нас она попрана, умалилась, а в них действует в полную силу, как это и должно быть, как было, например, у апостолов во время схождения на них Духа Святого в виде огненных языков.

Вопрос. В одной из бесед Вы говорили, что сладость есть в каждом грехе, например в ропоте, унынии. А какая может быть сладость в гневе, раздражении и тем более в гордости, когда, поддавшись греху, душа в самом деле мучается?

Ответ. Человек мучается уже после впадения в грех, а во время самого удовлетворения страсти наслаждается. В гневе, например, таится такая сладость, что под его действием люди готовы сделать все, что угодно; есть даже такая поговорка: душу свою отвести. Это значит, человек поддается гневу настолько, что думает: "Ничего, сделаю то, что хочу, пусть даже потом за это отвечать придется". Грех приносит горечь впоследствии, а в момент его совершения, пока страсть удовлетворяется, человек испытывает наслаждение. Вот, например, сестра Н. на какое-то мгновение вообразит себе, что она не просто "чешет языком", а проповедует, да так, что тысячи людей обращаются к покаянию. Неужели в этом не будет сладости? Или та же сестра представит, что сейчас она всех врагов Православной Церкви разоблачит и в тюрьму посадит или уничтожит. Где же тут горечь? Это только потом, когда "спускаешься на землю", ощущается сильнейшая горечь.

Вопрос. Есть такие слова, что человеку свойственно падать и восставать, а демону - пребывать в падении. Означает ли это, что у человека есть превосходство?

Ответ. Нет, превосходства у человека нет. Дело в том, что в свое время падшие ангелы сделали свой полный и окончательный выбор сознательно и поэтому в отличие от нас они как бы сразу умерли, оказались в положении, которое не может измениться. Человек же пал через обман, то есть не вполне сознательно, поэтому сейчас обладает свободной волей: у нас есть краткий промежуток времени от рождения до смерти, чтобы сделать выбор и таким образом изменить свою участь. Состояние, в каком пребывают сейчас демоны, будет свойственно тем, кто согрешил и не покаялся, после смерти.

Вопрос. Если со страстями не бороться сразу, то они усиливаются. Если начинаешь молиться, прилагая лишь небольшое усердие, то не помогает даже и продолжительная молитва. От этого отчаиваешься и вовсе перестаешь бороться. Отчего это происходит и что делать?

Ответ. Происходит это оттого, что нет терпения. Нужно не какие-то пять минут помолиться, а требуются годы упорной, серьезной борьбы. Борьба со страстями отнимает долгое время. Само сопротивление страсти, даже если ты ее и не победил, уже является каким-то движением к тому, чтобы умалить силу ее действия на тебя, ведь ты не поддался ей полностью. Если через полчаса молитвы тебе и не удалось избавиться от какой-то страсти, то не нужно думать, что совет молиться, чтобы победить страсть, - неправильный. Во всем необходимо усердие, терпение, как сказал Спаситель: В терпении вашем стяжите души ваши (Лк.21:19).

Вопрос. Как за трапезой бороться со страстью чревоугодия?

Ответ. Все надо делать благоразумно, потому что употребление пищи зависит от здоровья. Необходимо иметь благословение, во-первых, на счет того, сколько есть - досыта или чуть-чуть недоедая, во-вторых, - что есть: может быть, воздерживаться от некоторых вкусных вещей, или, скажем, не ходить на ужин, или все-таки ужинать, но довольствоваться чаем, или пропускать полдник. Если же тебе благословили есть все, что подают на стол, то ешь - в этом чревоугодия нет. Например, если ты обедаешь с аппетитом, то совсем необязательно, что у тебя чревоугодие, может быть, ты просто здорова. А человек, который ест без аппетита, скорее не воздержан, а болен. Конечно, были такие высокопреуспевшие подвижники, которые ели пищу, как лекарство, но если так будешь делать ты, то не сможешь исполнять своего послушания, и надо будет возить тебя по докторам. Поэтому и нужно все делать с рассуждением. Преподобный Варсонофий Оптинский, живший почти в наше время, в начале XX века, говорил, что время телесных подвигов, видимо, безвозвратно ушло. Мне кажется, что эти слова совершенно справедливы. Так же считал Глинский подвижник схимонах Архипп и многие другие. Все они понимали: современный человек настолько немощен, что большинство людей к телесным подвигам просто не способно.

Таким образом, мы должны есть столько, чтобы не было объедения, без какого-либо чрезвычайного лакомства: не следует есть после того, как уже насытился, или потихоньку, помимо трапезы, лакомиться пирожками и шоколадками. Вместе с тем не нужно думать, что если ты ешь с удовольствием, то это уже грех. Грехом можно назвать, допустим, нарушение благословения не есть что-то на ужин или не полдничать. Но не нужно смущаться, если ты, посоветовавшись со старицей, соблюдаешь определенный режим питания, ведь это тебе необходимо, чтобы чувствовать себя бодро как на молитве, так и во время работы - исполнять свое послушание добросовестно. Некоторые сестры начинают думать о своей внешности (что они полнеют или худеют) - такие мысли необходимо оставить за оградой монастыря: здесь это никого не волнует. У людей сложилось определенное представление о монахине: она обязательно должна быть худая, хмурая и т.д. Но внешний вид зависит больше от физического состояния человека: если он имеет некоторую полноту, то чаще всего это связано с нарушением обмена веществ. О мере воздержания должно судить не по внешности, а по телесной и умственной бодрости. Для нас она является самым главным - не будет этой энергии, значит, мы не сможем сосредоточиться во время молитвы. Можно так поститься, что тебя от слабости оставят все страсти (конечно, кроме гордости), но и внимание, необходимое для умственной деятельности и молитвы, также пропадет. Так что лучше уж пусть у нас будут какие-то страсти, с которыми мы станем бороться (но благодаря тому и смиряться), однако будет и энергия, которую мы употребим для сохранения усиленного внимания при молитве.

9 января 2000 г.

Примечания
1. См. Быт. 8, 21. И сказал Господь [Бог] в сердце своем: "Не буду больше проклинать землю за человека, потому что помышление сердца человеческого - зло от юности его".

Игумен Авраам (Рейдман)
Благая часть. Беседы с монашествующими. - Новотихвинский женский монастырь